«Клининговая компания приглашает уборщиц, обращаться к работникам магазина» На стеклянных дверях изолентой приклеено объявление. Катя огляделась, жвачки, газеты, очереди в кассах, нерусская в красном жилете елозила по полу тряпкой на швабре, на спине желтые буквы: «ПетроКлин».
Женщина – охранник сказала:
- Уборщицами у нас занимается клининговая компания, сейчас администратор подойдет. Опять этот клин чертов, подумала Катя, нерусская зыркнула на нее, Катя все поняла. Ну, их на фиг… На улице она подставила ладони листопаду, тихо пока на Суворовском проспекте, субботнее утро. Сиеста закончилась, алкаши, проспавшись после утреннего захода, собирались на «орбите». У закрытого еще «пункта приема» уже сидели. Увидев Катю,
Шеф запел:
- Я у Кати на кровати три копейки потерял…
Это потому, что муж Кати уже, как четыре дня, как пропал, поехал в Купчино, не вернулся.
Надо тоже уезжать отсюда, к матери на Рабфаковский переулок, одна в огромной коммуналке не останется, убьют «аватары» за комнату. Уже сегодня
утром просили пустить — бабка их приехала, чучело какое-то, по-русски ни слова, десять халатов надето, трое носков, в тапочках. Нет, прямо сейчас
в путь, не заходя домой, пока светло. Есть пачка сигарет и зажигалка, семнадцать рублей, доберемся как-нибудь…
Дядя Петя налил из залапанной бутылочки «пепси-кола», что-то прозрачное в треснутый пластиковый стаканчик, протянул Катерине.
- Пей, Галина – половину.
Он называл Катю Галей. Шеф, чтоб его не забыли на раздаче, спросил:
- Дядь Петь, расскажи, как Феоктистова брал!
Глаза старика становились серьезными, как на параде, дядя Петя раньше работал в КГБ.
- Тихо!..
Катю чуть не вытошнило от спирта, но это секундное замешательство организма быстро, будто сквозняком улетучилось, стало уютно на этой скамейке,
если бы не дальняя дорога…
Московский вокзал. Ржач поварих из распахнутых окон ресторана, перезвон кастрюль и русский мат. Носильщики с телегами, бродяги, толстая старуха
спит на асфальте, народ дурной – приезжий, лупоглазый, жрут пирожки с котятами. Ничего не меняется годами и десятилетиями. Поезда прибывают
отовсюду набитые народом, отчаливают полупустые — в беспонтовый Мурманск и Сыктывкар, и абсолютно на хрен никому не нужные Ташкент и Ленинобиджан…
Семнадцать рублей в кармане, такая сумма просто бесит, ничего не купить и не добавить. Катя хранила эти деньги на такой вот случай, на побег к
матери, семнадцать рублей стоит самый дешевый билет, что бы пройти через турникеты к электричкам.
У полукруглого оконца слышна ругань, слов пока не разобрать, чем ближе Катя продвигалась в очереди, тем яснее смысл претензий кассирши, нервной
женщины в круглых очках, как у «Битлз». Катя протянула деньги, рука дрогнула – не даст билет.
- Что, тоже до Навалочной?!
- Да…
- У вас там дача? Дача, я вас спрашиваю?!
Тетка бесновалась, сгребла лапой мелочь, правда, другой рукой все же пробила билет, бросила в окошечко, Катя поймала его двумя ладошками.
- Спасибо…
За спиной уже доносилась злорадное:
- А! Земляки! Все земляки, все с Навалочной!
В тамбуре электрички, кроме Катерины прохлаждались еще трое: приличный мужчина в желтых штанах, пожилой, некрасивый гопник, который кашлял, не
вынимая рук из карманов, и мальчишка цыганенок. Мальчишка постоянно выглядывал в салон, не идут ли. Поезд дернулся, поехали.
Через пару остановок табун «зайцев» чуть не снес двери, Катю смыло толпой в соседний вагон.
- Контра! Контра!..
Двери распахнулись, бежали все. Цыганята, студенты, узбеки, Катерина, молодые женщины и даже приличный мужчина в желтых штанах. Обежали по перрону
вагон с контролерами, машинист объявил — следующая Обухово, слава Богу.
На платформе она оказалась совсем одна, поезд исчез за поворотом, стало тоскливо, гремела «кольцевая» и никого вокруг, лишь тоска да узбеки.
Бензин кончался. Слегка парализованная отходняком, пересекла рельсы, обошла метро, и почапала по Запорожской в сторону Рабфаковских переулков.
Незнакомые лица, пятиэтажки, нелепая география хрущевских построек, родной квартал, но она все уже забыла и деревья стали большими.
Во дворах Катя быстро заблудилась. Надо спросить, где школа. Магазин «Шахеризада 24», новый, стеклянный, белоснежный, местная «орбита». Она
подсела на ящики к двум гопникам, хотя у тех ничего не было. Катя закурила. Один все повторял:
- Такие дела делали!..
Еще двое идут, веселые, подпрыгивающей походкой, уже взяли. Друзья вскочили с ящиков. Катя отвернулась, затаила дыхание…
- А где Король? Во, Король идет!
Из кустов по тропинке вышел высокий мужчина морда, как у директора, его догоняла пьяная старуха в дырявом кожаном пальто. Бабка визжала:
- Отец, налей! Ну, налей, акхр-хр-хр…
- Иди на х##.
Старухе было не откашляться. Мужики ушли, бабка с ними. Не заметили. Катя достала еще сигарету. Шаги по тропинке, хруст веток, опять двое, у
одного бутылка в руках.
- Налью, ебнешь?
Ослышалась? Тебе ли? Один мерзкий, похож на жабу улыбался, губы сложились в горизонтальную восьмерку.
- Убззы-ы…
Второй очень красивый с волосами, зачесанными назад, напоминал молодого ученого, только белый халат ему. Оба молодые.
- Налью, ебнешь, — повторил красивый.
Надо взять себя в руки, и на такую «наглость» отвечать как бы мудро – похуистично.
- Нальешь, ебну.
- Давай, тетя, третей будешь.
Какое-то горькое предчувствие, ведь не алкаши перед ней, и она залпом осушила пластиковый стаканчик. Катя рухнула на землю и закрыла глаза.
Последняя мысль ее была – так и знала…
- Эй, бабка, жива?
Красивый пошевелил тело ногой.
- Готова.
- Что ж, действует. Оттащим?
- Да пусть здесь валяется, кому какое дело.
Вытащили из кармана паспорт.
- Петрова Валерия, Ленинград, 1967…
- О, смотри – жива, шевелится!
- Плохо дело. Ладно, пошли отсюда.
Тот, что похож на жабу, похлопал себя по бокам в поисках бумажника:
- Надо дать ей, что-нибудь…
Катя поднялась с трудом на ящики, села. Болела голова.
- Ни хуя себе пирожки…
Паспорт в кулаке, она открыла его, в ладонь выскользнула купюра, Катя вздрогнула – широкая, не червонец и не полтинник. Тысяча! Да за такую
«лопату», я на любой кипишь, кроме голодовки!..
Через полчаса, отменно опохмелившись и закусив сосисками тут же в рюмочной «Шахеризада 24», она пошла к родному дому. Теперь она вспомнила дорогу,
стала узнавать дома. Стемнело, стало многолюдней, еще один «пятак», стоят, смотрят на нее. Она улыбается, идет мимо, ей теперь никто не нужен. Она
вдыхает счастье вместе с ветром, деньги шевелятся в кулаке, кулак глубоко в кармане. Надо еще зайти в маг, только там у них на первом этаже, взять
торт и бутылку вина.
В парке, села на скамейку, ей было очень хорошо, глаза закрылись. Она вспомнила 1986 год…
Еще все живы, еще рука выводит мелом на асфальте – «А-На», и все только начиналось.
Они познакомились в кафе «Ралли» на проспекте Науки. Этого кишкомана звали Рейган, они все тут были – Сэм, Джонни, Вэл. Гремел «Модерн Токинг»,
Рейган подливал ей в стакан «Ркацетели».
- Какая твоя любимая команда? Лучшая команда, это «Мэнс он дэ вок» — люди на заводе. Запомни – «Люди на заводе».
Он носил каталожные штаны и «единственные в Питере» ботинки «Кэмел».
Это было последнее лето советской власти. Танцевали все – «Красное знамя», ЛДМ, ДК Ленсовета, «Пыльник», Сарай. Тусуются все кому не лень и колхоз
и «система». Маяк, Сайгон, Климат, на Треугольнике вечером народ шлифует асфальт набережной – какие-то неоны, лэйзи, теди-бойз, Нищая Америка,
панки, бляди, дураки усатые.
Июнь, знаменитое побоище таксистов с рокерами у Тучкового моста. Первый прыжок Шишани на мотоцикле через разводящийся мост…
В безумии, беготне тех дней, они с Алиной нарвались на иглу. Волосатые, длинноногие хиппи в белых рубашках поймали их на «Горьковской» у
телефонных будок. Первая доза героина в огромной комнате, висевшей над Кировским проспектом. Сумасшедший кайф…
Потом сумка с наркотиками от Рейгана, хлопок, милиция, крики, четыре года в Саблино, Рейган в Израиле. А потом зима, вечная зима. Вот такая, как
сейчас начинается…
В четыре часа утра сердце Валерии замерзло и остановилось, собаки сожрали торт, и только на рассвете ее припорошенную первым снегом нашел какой-то
военный с портфелем, спешивший на службу.
Предыдущая страница
Следующая страница
