Интересно, почему простого человека с работы увольняют, а чиновников освобождают? Освобождают обычно уголовников. Видимо, есть что-то общее между ними. Наконец-то собрались “освободить” и наших спортивных “паханов”, несмотря ни на какие их заслуги в прошлом. А они у “паханов” немалые. Один дружит с самим президентом, другой тренировал премьера, после чего выстроил под Москвой гору с лыжным спуском в несколько километров на своем официально зарегистрированном участке в 6 соток. Их чиновничья челядь тоже хорошо себя зарекомендовала перед Олимпийскими играми. Например, заставила спортсменов голосовать за “Единую Россию”, чтобы иметь право попасть в олимпийскую сборную.
Но, видать, народный гнев уже не остановить. Даже президент — и тот на какой-то момент отвлекся от важных государственных дел и намекнул во всетелевизионное услышание: мол, хорошо бы, чтобы спортивные чиновники сами “приняли мужественное решение… и написали соответствующие заявления”. Вот только вопрос: что он имел в виду под формулировкой “соответствующие заявления”? Может, что-то подобное: “Прошу посадить меня на такое-то количество лет за то, что я и моя семья настолько разбогатели, насколько наш спорт обеднел”?
Или их снова “освободят”, учитывая предыдущие заслуги, с повышением? Создадут под них новые структуры, фонды. А как иначе? Посадить в наше время можно только того вора, который мало украл. А от того, кто украл много, можно избавиться только повышением. И потом, если посадить спортивных заправил, то придется сажать и остальных чиновников. А где взять столько пятизвездочных тюрем?
Русских всегда волновали два основных вопроса: “кто виноват?” и “что делать?”. К сожалению, сегодня вопрос “что делать?” интересует нас все меньше. Для нынешней драчливой России достаточно найти того, кто виноват, навалять ему — и можно считать, что все сделано.
Обвинять во всех бедах Тягомутко — монстра, рожденного от финансового соития Тягачева и Мутко, — бесперспективно. По большому счету они и не очень-то виноваты. Они так же отформатированы сегодняшними правилами игры, как и другие чиновники, политики, бизнесмены, которые пасутся у властной раздачи, выслуживаясь перед раздатчиками. Даже если их посадят, ничего не изменится. Придут другие из тех же верхов и украдут при раздаче гораздо современней, элегантней и незаметней.
Однако безвыходных положений не бывает. Прежде всего нам надо честно сказать себе: наша страна деградирует и слабеет. Поэтому наши болельщики и кричат: “Мы всех порвем! Россия — чемпион!”. От собственного комплекса слабости. Нашим болельщикам надо уже не “болеть”, а выздоравливать. И не только им, а нам всем. Мы все слабеем, теряем силы. И не только в спорте, но и в искусстве, науке, образовании.
Почему мы стали пародией на самих себя? Да потому, что мы живем не своей жизнью. Поверили в загнивающий капитализм, а он загнил окончательно, когда в него вломилась Россия.
Давайте внимательно посмотрим вокруг себя. Что пришло в нашу страну с Запада, после того как развалился СССР? Советское образование было лучшим в мире, особенно в технических вузах. Обучение бесплатное. Считать в уме любой крестьянин умел быстрее, чем нынешние студенты на калькуляторе.
Недавно в книжном магазине продавщица спросила моего племянника, попросившего Библию: “А автора не подскажете?”
Не было мата в театре, в литературе, на телевидении. Не было еды, которую готовят не для человека, а для прибыли. Не было СПИДа, свиного и птичьего гриппа. графии не было, секс-шопов, надувных баб. Наркотиков не было. А сегодня многие молодые люди у нас — полуспортсмены: спортом не занимаются, а допинг принимают. Нечистотного чтива — “Пассивный некрофил”, “Секс для чайников”, “Сборник заборных надписей” — в магазинах не было. Не было спектаклей с названиями “Монологи вагины” и “Сосущие вместе”. Депрессушного кино не было.
Компьютеры не были главнее учителей. Никому раньше не пришло бы в голову сочинить тест по литературе с вопросом “Любил ли Онегин Татьяну?” и вариантами ответов: “да”, “нет”, “не очень” и “не всегда”. Молодежь не воспитывалась на комиксах, не считала татуировку живописью, а пирсинг искусством. У врачей были больные, а не клиенты.
У нас не было такого количества корешей, братанов, пацанов. Не было уважаемой профессии киллер. А милиционеры и журналисты считались порядочными людьми.
В нашем перечеркнутом прошлом народы не ссорились друг с другом. А что сейчас? Запад стал для нас западней. Как только мы попали в эту западню, дружба народов у нас “обострилась”.
У нас появилась свобода слова. И многие до сих пор в нее верят. Согласен, мы можем теперь говорить все, что хотим. Но у них, там, наверху, — свобода нас не слушать. А у подчиненных им масс-медиа — свобода вырезать все, что им не нравится. Например, из всех моих программ вырезают даже фразу про Чубайса (я говорю, что у славян был такой домовой, мелкий пакостник, Чубысь, который воровал энергию дома). Раз власть это вырезает, значит, она боится Чубайса?
Разве был у нас раньше такой уровень воровства и коррупции? Члены КПСС были мелкими хулиганами по сравнению с сегодняшними реформаторами. А президент единственное, что может сделать, это объявить войну коррупции. Представляю себе, как он собирает чиновников и говорит им, что надо бороться с коррупцией. А они сидят, головами кивают: мол, да, сейчас и начнем. И записывают в свои блокноты от “Картье” ручками “Паркер”. Да, демократия у нас уже есть. Осталось найти демократов.
Зато у нас успешно существует служба судебных приставов — судебно-приставское иго. Теперь за долги по коммунальным платежам они стали отнимать у бедных людей даже домашних любимцев — кошек, собак, попугаев, черепах. А от нас президент требует, чтобы мы “всегда и везде были первыми”, чтобы мы гордились своей Родиной и побеждали за нее…
Как можно гордиться такой Родиной?
Нам нужно возвращаться из кривды в правду, не стесняясь сказать себе: капитализм наш — это строй, при котором выгодно быть непорядочными. Нам нужно расставить все приоритеты в обратном порядке. Я понимаю, что многие со мной согласятся, но скажут: “А что все эти рассуждения решают? Все равно ничего не изменится”. Я бы не торопился с выводами. Я верю, что думающих так, как я, достаточно много. А сегодня общественное мнение может пошатнуть верхнеэтажную политику и
вороватую экономику
Как бороцца со снегом
Действующие литса и персонажы, а так же место, где все происходит - вымышлены и ниибёт.
Сергей Владимирович, глава администрации Кировского района уездного города N, вертел в руках карандаш и, насупив брови, смотрел на собравшихся:
- Почему? Я повторяю вопрос. По-че-му?
Марина Анатольевна, председатель комитета по образованию, поерзала на стуле и чуть слышно сказала:
- Дети.
- Подождите с детьми, Марина Анатольевна, - оборвал ее Сергей Владимирович.
Ответить осмелился первый зам, Андрей Геннадьевич:
- У снегоуборочной машины полетела ступица, у трактора "Беларусь" спустило колесо, Матвеев в отпуске.
- Так. - глава что то чиркнул карандашом на листе, - Вызвать Матвеева из отпуска. Срочно.
- Домашний телефон не отвечает, сотовый недоступен, - доложил Андрей Геннадьевич.
- Тогда берите машину и срочно за ним.
- В городе пробки, потому что снег, - подал голос зам по социальной сфере, Виктор Владимирович, - пока доедем, то да се...
- За неделю на город выпало 8 миллионов тонн снега, - уточнил Юрий Петрович, зам по экономике.
Глава администрации закурил:
- Охуеть!
- Да, - поддержал его первый зам.
- Никогда такого не было, стихийное бедствие, форсмажор, - послышались голоса замов, и только Марина Анатольевна опять робко сказала:
- Дети.
Все на нее сразу зашикали и она замолчала, отвернувшись к окну.
Сергей Владимирович докурил и заорал:
- Эти 8 миллионов точечно на наш район что-ли упали? Почему в других районах дела обстоят иначе?
Все примолкли и даже Марина Анатольевна ничего не сказала, хотя уже было раскрыла рот.
- По-че-му? - по слогам повторил глава администрации.
Нашелся, как всегда, первый зам:
- Дык у них и ступица целая.
- И колесо не прохудилось, - поддакнул зам по соцсфере.
- И Матвеев не в отпуске, - заявил экономист.
- Матвеев и у них в штате числится? - удивился глава.
Замы переглянулись, и экономист получил под столом удар по коленке. Тот закашлялся и стал пить воду. Спас ситуацию первый зам:
- Сергей Владимирович, я вот что хочу сказать. Главы других районов ведут нечестную игру. Вот взять к примеру границу с Ленинским районом. Они специально на этом рубеже производят усиленную уборку.
- Не понял? - глава опять достал сигарету, - Подробнее пожалуйста.
- Ну, как... Яростно чистят снег на границе района, чтобы на контрасте, так сказать, выделиться... И Вас представить в неугодном ключе и свете.
Сергей Владимирович задумался и вслух сказал:
- Вот пи##расы!
- Точно! Еще какие! Мать их так! - хором загалдели замы, и только Марина Анатольевна чуть слышно сказала:
- Дети...
Все уставились на нее:
- Марина Анатольевна, мы тут серьезные вопросы решаем, а Вы опять за свое! Угомонитесь уже! - сказал зам по экономике и даже хлопнул ладошкой по столу.
Та в ответ только пожала плечами и опять отвернулась лицезреть снежинки за окном.
Глава администрации оглядел замов:
- Делать что будем? А? Я вас спрашиваю!
Ответом было молчание. Первый зам смотрел в потолок, "соцсфера" ковырял в ухе, экономист пил воду.
Тогда Марина Анатольевна встала и достаточно громко произнесла:
- Де... Тьфу ты, черт! Бабы!
- Что? - удивился глава администрации, - какие бабы?
- Да-да, какие? - воскликнули замы.
- Обыкновенные бабы! Только снежные, - пояснила Марина Анатольевна.
- Так-так-так, - заинтересовался Сергей Владимирович.
- Поясняю, для тупых, - сказала Марина Анатольевна и посмотрела почему-то на зама по экономике, - снимаем с занятий школьников, и те, под присмотром физруков и трудовиков лепят баб.
"Соцсфера" тоже встал и воодушевленно замахал руками:
- Гениально! Восхитительно! Представляете весь наш район в бабах! Эстетика и благолепие!
- Точно! - подхватил зам по экономике, - и курсантов можно привлечь.
- Курсантов не надо, - сказал глава, - они уже слепили перед входом в училище. Я когда мимо проезжаю краснею всегда. Марина Анатольевна, милая, - Вы наш спаситель.
Все стали хлопать Марину Анатольевну по спине и благодарить. Сергей Владимирович заулыбался:
- А что? Так и запишем: С первоклашки - маленькая баба, с выпускника - огромная. Только... Это... Как его... А весной?
- Что весной? - спросила Марина Анатольевна.
- Растают же бабы! А у нас ливневки с осени забиты. Потоп будет!
- Не будет, Сергей Владимирович, я еще не закончила. Дело все в том, что начинать своих баб дети будут у нас в районе, а заканчивать...
Замы переглянулись, подумали, потом опять переглянулись и еще сильнее стали хлопать Марину Анатольевну по спине. Та в ответ только скромно улыбалась. Глава администрации торжественно произнес:
- Марина Анатольевна, Мариночка! Я прямо сейчас дам распоряжение наградить Вас и премировать!
- Ну, что Вы, - засмущалась та, - я же за родной район горы сверну!
Всеобщую эйфорию развеял зам по экономике:
- Подождите! Это как же дети будут через дорогу колобки катать? А?
- Действительно, - поддакнул зам по соцсфере, - опасно же через дорогу.
- Успокойтесь, - сказал Сергей Владимирович, - это уже детали. Перекроем дорогу тем же трактором со спущеным колесом, поставим пост ДПС, и пусть детишки веселятся!
- Точно! - добавил первый зам, - и курсантов можно привлечь, пусть помогают через дорогу таскать.
Марина Анатольевна сделала серьезное лицо:
- Курсантов рано выводить.
Все опять в недоумении притихли, а Марина Анатольевна продолжала:
- Мы же не обязаны бороться за эстетику соседних районов своими собственными силами? Ведь так?
- Конечно-конечно! - поддержали ее замы.
- Вот после того как дети наставят баб, мы курсантов со снежками и позовем... Уловили мысль? - Марина Анатольевна хитро подмигнула Сергею Владимировичу и тот одобрительно улыбнулся в ответ.
PS: Навеяно нескончаемым зимним пиздецом, творящимся в городе N.
PSS: N - это нихуя не город Энгельс, кстати.
PSSS: если кто-то в вымышленых персонажах узнал себя, и несмотря на эпиграф попытаецца провести аналогии, сразу скажу - нех##! Нех## фтыкать в рабочее время рисурс. Работайте, блять!
Общий делитель
Летом она приходила на детскую площадку каждое утро, вечером проблематично, надо готовить семье ужин и обед на следующий день. Утром удобнее, ребенок бодр после завтрака, можно спланировать какие-то дела, просто почитать. Эту площадку она выбирала долго, ее устраивало все – и изрядная удаленность от дома, и состояние песочницы, и хорошее общество. Она любила поговорить с приятными людьми. Когда сидишь в декрете, это случается реже, чем хотелось бы.
Красивую даму с азиатскими чертами холеного лица, похожую на китаянку, постоянно сопровождала крупная лохматая нянька, вылитый сенбернар, она бегала за двумя китайскими сыновьями-погодками, хватала их за ноги на горках и лесенках, раскручивала на тугой карусели в форме барабана. Китаянка иногда окликала ее шершавым песочным голосом, необычно повышая интонацию к концу слова: Ма-ри-НАААА!
С маленькой лысой Зоей гулял отец, рослый смуглый мужчина с волосами более длинными, чем это положено мужчинам по общественному мнению. Ей он представлялся каким-то индейцем, одиноким охотником с экзотическим именем, Брошенная Стрела, Мертвый ручей. Она наблюдала за его резкими движениями, имеющими ярко выраженные начало и конец траектории, она ждала.
Странная женщина обычно появлялась чуть позже, их дети, несмотря на существенную по младенческим меркам полуторагодовалую разницу в возрасте, хорошо играли вместе, это всегда способствует общению матерей. Странная женщина много старше, стильные узкие джинсы, густой запах сладких духов, короткая стрижка, рваные ассиметричные пряди. Иногда с ней дети еще, взрослые девочки, ученицы старших классов. Бегали за мороженым, хихикали и шептались. Странная женщина чаще молчала, но иногда живо рассказывала о путешествиях, новых книгах, театральных премьерах, правильном рецепте лукового супа, слушать ее было интересно.
Особенно, когда она неожиданно, с места в карьер, начала вдруг сплетать, допустим, историю – из мелькающих вокруг теней, солнечных бликов на асфальте, детского веселого шума, шороха велосипедных шин и стука теннисных мячиков неподалеку.
*****
Допустим, история.
Две девочки дружат с детского сада, они посещают один и тот же ведомственный детский сад, родители девочек трудятся на одном и том же заводе по производству паяльных ламп, шариковых подшипников, или мини-тракторов «бобкет». Две девочки живут в близком соседстве, дом тоже вполне себе ведомственный, очень приличный, кирпичные стены, высокие потолки, строили специально для рабочих и служащих завода по производству паяльных ламп, шариковых подшипников или мини-тракторов «бобкет». И в школу девочки идут одну, с номером, допустим, тринадцать и углубленным изучением немецкого языка.
Девочек зовут Юля и Оля, очень часто подруг в парах зовут именно Юля и Оля, вот и этих тоже. Юля чуть повыше, а Оля чуть красивее, но это не мешает ничему. Они вместе ходят в школу, встречаясь у крайнего подъезда, вместе из школы и вместе бегать по району, играть в «казаки-разбойники», странную из игр.
Красят челки в популярный платиновый цвет, на деле оказывающийся соломенно-желтым. Красят веки в густо-синий и модный. Используют духи одного наименования, вскладчину приобрели в комиссионном магазине, это «poison», чересчур терпкий для старшеклассниц, но зато возлюбленный на всю жизнь
Расставаясь вечером, непременно созваниваются, болтают по телефону еще какое-то время, к негодованию Юлиной младшей сестры, тоже претендующей: «кончай уже базарить, жду звонка наверное»
А в институты решают поступать разные. Юля хочет неожиданно для всех сделаться стоматологом, а Оля предсказуемо относит аттестат в «Политех», этот институт заканчивали оба ее родителя, старший брат, дедушки с обеих сторон, и одна бабушка, самая прогрессивная. В Юлиной семье никто никогда ни то, что не был стоматологом, а даже и близко не брал в руки шприцев, но ребенка поддерживают, покупают на рынке телячью печень и фрукты.
Первый курс, романтическое путешествие «на картошку», у Юли оно оказывается реально романтическим под Краснодар на сбор винограда сорта Изабелла, нежное сентябрьское солнце светится в каждой виноградине, а на обед привозят самую вкусную в мире гречневую кашу, оказывается, бывает и так.
Неожиданно Юля пропадает. Нет, она возвращается из теплых краснодарских краев, живет по-прежнему дома, но Оля ее не видит практически. Практически Юля становится неуловима, у нее занятия в режиме нон-стоп, что очевидная ложь, но не поспоришь. Оля страдает, даже пытается подстерегать подругу на ближних подступах к ее стоматологическим кафедрам. Но все как-то малоэффективно, и так заканчивается первый курс.
На второй курс института Юля идти отказывается. Ни с кем не обсуждает ситуацию, забирает документы, ничего не объясняет. «Неужели из-за парня?» — любопытствует младшая сестра, подпиливая алмазной пилочкой острые ногти. «Можешь взять мой лак цвета ягодного коктейля» — отвечает бывалая Юля, и сестра уносится, счастливая.
Приходит Оля, молча сидит и крутит в руках крестовую отвертку, неизвестно как приблудившуюся. «Что за ерунда, — говорит Оля, — ты так мечтала о этой своей дурацкой стоматологии, ты же с учебниками спала, ты же с ними в туалет, извиняюсь, ходила! Нет никаких причин так поступать, Юля!» А Юля отвечает: «Такие причины есть», и молчит дальше, смотрит в окно. Идет дождь, капли с каким-то пластмассовым искусственным звуком ударяются о жесть карниза.
Первой Юлину беременность обнаруживает младшая сестра, она необдуманно и непреднамеренно произносит в присутствии матери: «Ну надо же, Юлька, раньше у нас циклы совпадали день в день, а вот уже третий месяц ничего похожего!.. »
Мать хватается за голову. Просто даже кладет на голову полосатое кухонное полотенце, а толку-то. Никаких женихов в Юлином окружении как не было, так и нет. Юля работает помощником повара в столовой завода по производству паяльных ламп, шариковых подшипников или мини-тракторов «бобкет», и учится на вечернем отделении кулинарного техникума. Тем не менее, в январе рождается светловолосая девочка, Юля около года без устали кормит ее грудью, потом пропадает на целый день, дома небольшой переполох и мама опять с полотенцем на голове. Но Юля возвращается вечером и кладет на стол билет в северный город Плесецк, куда завербовалась чуть ли не служить чуть ли не в ракетные войска.
«Уеду, — спокойно говорит она Оле, студентке третьего курса, — уеду, так надоело здесь, просто проклятый какой-то город, заколдованный лес…» Оля не соглашается, Оля даже плачет, она не понимает, как родители вообще отпускают куда-то худую перемученную Юлю с веселой румяной девочкой. Но родители отпускают. Мать на прощание кивает головой в ореоле кухонного полотенца.
И Юля уезжает с девочкой, девочка первый раз увидела снег, сделала самостоятельно шаг и взлетела в воздух, все одновременно. В первый же вечер на новом месте Юля пишет Оле длинное хорошее письмо, от руки на листке в косую линейку, и эта переписка не прекращается много-много лет, разница только в почтальонах – с толстой сумкой на ремне постепенно заменяются оптико-волоконными сетями. Юля достойно трудится в офицерской столовой, ведет себя строго и не допускает ни расхищений, ни чего иного.
Оля выходит замуж, появляется на свет младенец и обычные проблемы: послеродовая желтушка, трещины сосков, гипертонус и нужен дорогостоящий массаж. Олин муж, милый парень, симпатичное лицо немного портит грубоватого шитья шрам на подбородке – в три года упал с качелей, сломал челюсть и делали операцию – находит хорошего массажиста и долгое время все разговоры в доме ведутся только про массаж. Оле кажется, что никогда ее дочка не поднимет голову, не сядет, не встанет и не заговорит.
Но дочка прекрасно разговаривает уже в два года, а в шесть с половиной зачисляется в элитную гимназию – традиционно с изучением немецкого языка, где учится, и учится хорошо, становится старостой класса и три раза подряд делегируется в немецкий город Магдебург, акция по обмену школьниками.
В один из таких сравнительно свободных от материнских обязанностей периодов Оля идет пешком домой со своей нисколько не инженерно-технической работы. Жизнь кажется ей прекрасной, и как хорош этот теплый октябрь, тщательно раскрашенный желтым, красным и жемчужно-серым — это небо. В сумке звонит телефон, Оля отвечает и немного мрачнеет – шеф просит вернуться в офис, принять важного, немного опоздавшего клиента. «Ничего себе, немного», — ворчит она, делая поворот кругом, раз-два. Разумеется, клиент оказывается совершенно не таким, как представляется это недовольной Оле, сердито швыряющей ключом в сложном замке. Клиент оказывается широкоплечим высоким мужчиной с редкого оттенка темно-голубыми глазами, светлыми короткими волосами, резко контрастирующими с загорелым лицом. Разумеется, он слишком хорош, слишком умен, слишком нетривиален, чтобы Оля немедленно не влюбилась.
Она возвращается домой, она пишет смятенное письмо своей подруге Юле – в Плесецк. Юля живет все эти годы одиноко, воспитывает дочку. Она с готовностью отвечает Оле, что той не стоит бороться с собственными чувствами, это в любом случае бесполезно. Оля благодарно посылает несколько смайликов с поцелуем. Подходит к бару, наливает в тяжелый стакан на два пальца виски, выпивает быстро. Возвращается к компьютеру и шлет письмо своему новому знакомцу. Не борется с собственными чувствам, тем более, что это – в любом случае бесполезно.
С закрытыми глазами подбирается ко рву с прелестными чудовищами и падает с восторгом, да какой там падает – она уверена, что взлетает. Нового знакомца зовут Слава, такое хорошее имя. Оле очень нравится. Славочка. Славочка.
Так получится, что факт супружеской измены и незапланированную беременность муж обнаруживает одновременно. Муж, милый парень, теряет способность вменяемо говорить, и шрам белеет на его лице – как всегда в минуты волнения. Последние месяцы прошли так, что никакой беременности, на его взгляд, в браке наступить не могло. Оля молчит, комкает в руке подол синей полупрозрачной юбки. По ее мнению, очень даже могла наступить беременность и в браке. Но стоит ли об этом говорить человеку, разбившему кулаки о дубовую столешницу, сначала правый, портом левый. Муж, милый парень, уходит безо всяких вещей, роняя кляксы крови с разбитых рук, присылает за вещами корпоративного шофера на следующее утро.
«Почему ты не хочешь со мной разговаривать? – спрашивает у Оли недоуменно Слава, я тебе надоел?»
«Нисколько не надоел, — честно отвечает она, — просто проблемы в семье и все такое. Не надо нам больше встречаться. Я так хочу, это будет правильно, ты понимаешь?»
Слава понимает. Оля вскоре почувствует себя плохо, высокое давление, гестоз, скверные анализы, три месяца проваляется в отделении патологии беременных.
Через положенное время родится девочка, Оля разрыдается, прижимая к себе теплый легчайший сверток, из роддома ее встретит старший брат и взрослая дочь, а в покинутом надолго ноутбуке будет дожидаться электронное письмо, извещающее о смерти Юли – буквально за несколько недель сожрала саркома, в фарш превратив сначала легкие, а потом и кости.
Прогуливаясь с коляской, Оля ежедневно встречает высокую нескладную девочку в глубоко надвинутом темном капюшоне, та одиноко бродит по дорожкам парка и очень грустная. Оля не сразу понимает, что это дочь Юли, вернулась к бабушке-дедушке в город. «Маленькая моя, — заплачет она, прижимая голову в капюшоне к своей груди под курткой, — маленькая моя…»
Они начинают прогуливаться с младенцем вместе. Создают ритуал. Юлину дочку представляют Олиной дочке, и девочки становятся подругами, почти ровесницы. Оле это радостно, наблюдать за девочками, в своей дочке она видит себя, а в Олиной – разумеется, Олю, кого же еще. «Будто бы вернулись старые времена, — думает она с улыбкой, — могла ли я вообще мечтать..» Ей все нравится, такие времена, такая жизнь.
Юлина дочка в один из вечеров остается ночевать, предупредив своих домашних, они не против этого. Бабушка как раз замочила кухонные полотенца, и есть чем заняться. Дедушка вообще мало что замечает. Оля выдает Юлиной дочке чистую пижаму в горошек, старшие девочки прыгают радостно по кроватям, а маленькая спокойно спит, улыбаясь во сне немного кривовато – чуть влево ротиком.
Ночевки войдут в привычку – у Юлиной дочки появится свой ящик в комоде, своя полка в зеркальном шкафу ванной комнаты, своя кружка с цветами и свое место за столом.
Она аккуратная и ответственная девочка, очень помогает Оле в ее надомной работе бухгалтера, причем делает это с большим удовольствием.
Оля почти ничего не знает о своем бывшем муже – милом парне со шрамом грубого шитья на подбородке, в три года упал с качелей, сломал челюсть, делали операцию, он почти не появляется, встречается с взрослой дочерью отдельно, передает ей деньги. Как-то просит ее принести волосок младшей сестры, «зачем тебе?» — рассеянно спрашивает дочь, — «если это все-таки мой ребенок, — хмуро отвечает отец, — буду платить алименты, я не скотина какая-нибудь»
Девочка приносит волосы и еще срезанные ногти, грамотная. Тест с девяносто девяти процентной точностью указывает на отцовство бывшего Олиного мужа, милого парня. Оля усмехается на результат, ей в принципе все равно. Славу она научила себя не вспоминать давно.
Бывший муж теперь передает деньги и на малышку тоже, неплохие деньги, чувствует свою вину? Есть ли разница, в самом деле. Оля хотела было гордо отказаться, но передумала – сочла, что детям так будет лучше, это главное. Лишние игрушки, развлечения, приемы частных врачей, путешествия, мало ли. Весной она отпрашивает Юлину дочку у бабушки-дедушки, и они отправляются в Испанию, провинция Каталония, побережье Коста-Дорада, парк развлечений Port Aventura. Девочки счастливы, старшие очень опекают малышку и ласковы с ней, на Олю смотрят мужчины, она уже и забыла, как это потенцирует – заинтересованный мужской взгляд.
Она знакомится в баре с симпатичным немцем хрестоматийного имени Ганс, «вот и пригодился наконец-то углубленный немецкий язык», — думает удовлетворенно, отпивает персиковой "маргариты" и вдруг с ревом прибегают все три ее девочки сразу.
«Тетя Оля, простите! Простите, — плачет Юлина дочка, взрослая уже девочка, — я накричала на малышку, и она испугалась! Заплакала! И не успокаивается никак! Просто она хотела прыгать с качелей в песок, а это очень опасно, мой папа в детстве так упал, и искалечил себе подбородок, ему даже операцию делали… Мне мама никогда не разрешала кататься на качелях поэтому!..»
******
Странная женщина закончила рассказ, посмотрела на часы и спокойно проговорила, что засиделись сегодня, уже полдень и пора обедать. Подозвала беленькую малышку, та охотно согласилась собрать игрушки из песочницы и пойти домой. За живой изгородью из серебристых тополей нежно прозвенел трамвай, худой мальчик с шахматной доской подмышкой уселся на декоративный пенек и улыбнулся вокруг. Странная женщина заправила за ухо алую прядь волос длиннее остальных, и улыбнулась собеседнице: «Прошу прощения, заговорила вас совсем…»
«Нет, совершенно нет», — вежливо возразила она, с трудом отыскав нужные слова, щеки пылали, в голове смятение, перед глазами прыгали какие-то желто-черные неприятные круги. Постепенно круги обращались ромбами, и острыми углами норовили воткнуться ей в зрачки. «Вот ведь как бывает, — лихорадочно подумала она, — вот ведь как бывает!.. Нет, так не бывает, я сплю и сейчас проснусь…»
Но она не спит, она встанет с неудобной скамейки в форме лошадки, заберет своего сына, вернется домой, готовить куриный суп с лапшой, крутить котлеты, ожидать с работы своего мужа, милого парня, только шрам грубого шитья на подбородке немного его портит – в детстве упал с качелей, сломал челюсть, делали операцию
