Скрипит старая дверь на проржавевших петлях. Неохотно уступая напору рук, она открывается, впуская в каменный мешок камеры свет одинокого факела. Пахнет гнилым тряпьем, нечистотами и страхом. Пахнет в темном коридоре, заполненным выжженным воздухом, криками и стонами. Из камеры веет холодом, изморозь осела на щели замка. Холод и…
Он переступает порог, подставляя лицо свету, льющемуся из-под потолка, сквозь плотную вмурованную решетку. Он знает, что там наверху такая же камера и что там нет никого, а на уровень выше еще камера, а на уровень выше… и еще выше… и еще… лишь скальный камень и так до бесконечности. Там не может быть света.
Бугристые пальцы, покрытые тонкими ожогами, разжимаются. Тяжелый кожаный сверток падает на каменный пол, пыточный инвентарь, упокоенный в его нутре, недружелюбно лязгает, оскорбленный таким обращением.
- Я ждала тебя… - едва разлепляя ссохшиеся губы, покрытые коростой запекшейся крови, говорит она. Ее хрупкое изможденное тело приковано к высокому стальному креслу в центре камеры.
Он молчит. Его лицо, закопченное сажей, обрамляют спутанные засаленные волосы. Свет, такой невероятный, невозможный здесь, струится между пальцев его рук, воздетых к потолку. Свет не похожий на факельный, или свечной. Свет, лишенный пламени. Его глаза с большими зрачками и от того кажущиеся огромными, покрывает влага слез, готовая сорваться в любую секунду…
- Что со мной? - приглушенно рычит он, с трудом протолкнув вставший в горле острый ком. Закрывает глаза. Отступает во мрак. Привычный, скрывающий его слезы мрак.
Она вскидывает голову, устремляя взгляд на него. Большие глаза лучатся светом и мудростью. Бездонные серые озера, влекущие душу в глубину вод, дальше и дальше под толщу сияющей безмятежности. Стать единым целым с ними… раствориться в вечности, уснуть, свернувшись калачиком. Кашель сотрясает ее, заставляя тело забиться в судорожных конвульсиях. Ржавые цепи гремят отбойными молотами в тишине камеры, влекомые ее тонкими запястьями. На губах пузыриться кровь. Балахон из грубой мешковины соскальзывает с острого плеча, обнажая грудь, покрытую россыпью синяков… обнажает кожу, обтянувшую ребра, лиловую гематому на правом боку.
Он спешно приблизился к ней, поправил балахон и сам не ведая, зачем коснулся щеки, отогнав прядь волос, скрывшую ее лицо. Она испугано одернула голову и затихла.
- Прости… - давит он из себя слова.
- За что? – хрипит она.
- Я должен работать. – говорит он, опускаясь на колени перед выроненным свертком.
Едва заметно она вздрагивает.
- Я не причиню тебе боли… Но они должны видеть, мою работу. Я только пущу кровь. Прости…
Она понимающе кивает.
- Расскажи мне еще про небо – просит палач, извлекая узкий ланцет из свертка и проверяя его остроту. По сухой мозолистой подушечке пальца из узкого пореза катиться густая капля крови.
- Небо… - мечтательно откидывает она голову, обращая лицо к свету, стараясь не смотреть, как он препарирует ее вены на запястье, методично разделывая их вдоль. – Небо оно над тобой насколько хватает взгляда, днем, когда светит солнце, особенно летом в ясную погоду оно синее-синее… Небо это свобода, без стен и решеток… Небо…
- Что такое солнце? – спрашивает палач, отрываясь от своего занятия. Ее рука по локоть покрыта хирургическими надрезами, из которых сочится кровь.
- Это свет! – четко отрезает она.
- Как это? – указывает он на сияние у потолка.
- Да. – ее глаза мутнеют, они полузакрыты, она слабеет. С каждой каплей…
- Ты не могла бы закричать? – просит он. – Они могут что-то заподозрить.
- Я постараюсь – кивает она, с трудом преодолевая слабость. Воздух, густой как кисель, обдирая иссушенное горло, наполняет ее легкие, чтобы через секунду покинуть их, вырваться в гнилое нутро темницы вместе с нечеловеческим ревом, наполненным отчаянием и болью. По ее щекам текут слезы, а тело вновь бьют конвульсии кашля.
- Достаточно. – с дрожью в голосе говорит палач.
Она натужно хрипит, сплевывая кровь.
Они молчат.
- А небо оно из чего? Каменное? – спрашивает он, протирая ланцет куском старой загрубевшей кожи.
- Нет. Оно из воздуха…
- А за воздухом камень? – упорствует он.
- Нет. За воздухом нет ничего! – удивляясь его глупости, хмурится она.
- Так не бывает! Что значит «ничего»? Как это «ничего»? Даже у самых больших пещер есть потолок, и он каменный, хотя если стоять на дне его не видно.
- Мир наверху не пещера! – устало отвечает она.
- Как это?
- Я не могу объяснить!
- Значит ты врешь! – заключает он, обиженно отворачиваясь к стене.
- Нет же, глупый!
- Я не глупый, просто не верю тебе.
- Почему же тогда все время расспрашиваешь меня?!
- Это моя работа, если ты не забыла?! – резко отвечает он, развернувшись на каблуках и склонившись над ней. Их губы оказываются в нескольких миллиметрах друг от друга. Она пахнет чем-то невообразимо приятным, дурманящим и неописуемо влекущим. Сухие губы, запятнанные густой кровью… он касается их своими, напряженными, тонкими, бледными. Вкус ее крови, ее вкус. Он отстраняется.
- Почему ты поцеловал меня?
- Не знаю… - не помня себя от волнения, хрипит он, обхватывая голову руками.
- Я люблю тебя. – говорит она, гордо выпрямившись, насколько это позволяют цепи.
- Нет! - он мотает головой, зажимая уши – Молчи!
- Я люблю тебя. – повторяет она шепотом, едва слышно.
- НЕТ! – ревет он, срываясь на рык! – МОЛЧИ! МОЛЧИ! МОЛЧИ!
- Я люблю тебя. – шепчет она.
- Ты лжешь! Ты все выдумала! И про небо и про солнце и… Все это ложь! Там наверху лишь камень! Нет никакого мира наверху! Правы старейшие - ты еретичка и должна быть…
Он остановился, поймав ее снисходительный взгляд.
- Я не могу… – он уронил лицо в ладони – Не могу больше.
Подхватив свой сверток, с недовольно лязгающими инструментами, он вылетел из камеры, громко хлопнув дверью… чтобы через секунду вернутся… припасть к ее коленям.
Пальцы впились в податливую сталь кандалов. Со скрежетом железо лопнуло, освобождая измазанные сажей ноги, покрытые вязью кровоподтеков. Ее тонкие ручки выскользнули из объятия стальных колец, пятная их загустевшей кровью. Едва встав на ноги, она упала в объятия обезумевшего палача, теряя сознание. Он вынес ее из камеры на руках.
- Эй! Ты с ума сошел?! – заорал стражник, хватаясь за копье. Узкое жало ланцета разорвало его глаз, проникая все глубже и глубже. Обмякшее тело упало на грязный каменный пол, прогромыхав костяными доспехами.
- На Север… на второй уровень. – блуждая на границе беспамятства прошептала она. Палач кивнул, подбирая копье.
Мрак поглотил их тела, стоило им ступить в коридор отделяющий темницы от города. Она жалась к нему, боясь отстать. А он… а он уже ничего не боялся.
Бесконечные вереницы туннелей и переходов залитые светом редких факелов, или заполненные подземным мраком, не имели числа. Редкие странники, бродящие в пригородных пещерах, испугано жались к стенам, встречая безумную пару, иные пытались заступить дорогу, за что расплачивались жизнью. Время, лишенное смысла в мире, где нет солнца, тянулось бесконечно долго, за ним нельзя было уследить и лишь удары сердца отмеряли мириады секунд. Очередной коридор, упокоившей в своем темном нутре тела троих стражей оборвался пещерой.
- Второй уровень. – задыхаясь сказал он.
Она уже не могла говорить. Палец, с сорванным ногтем указал на дальний угол, утопающий во мраке.
Они шагнули им навстречу. Десятеро.
С безумцами не собирались вести переговоры. Им не предлагали сдаться, с ними не говорили. Острые лезвия мечей блеснули во тьме.
Он толкнул ее за спину, выступая вперед, выставляя перед собой копье. Первая тройка рванулась на него, пытаясь окружить. Стальной наконечник копья пробил горло одного из нападающих, лишь стоило ему оказаться в пределах удара. Второй напоролся на собственный же меч, отказываясь верить, что он сделал это своей же рукой, неестественно выгнутой этим безумным палачом. Третий лишился глаз, вырванных скрюченными пальцами, и был обезглавлен. Вторая тройка атаковала с большей осторожностью, но так же пала на залитый кровью своих предшественников пол. Третья… Палач знал свое дело, убивать было его работой, так долго он занимался лишь этим. Они стояли друг против друга, палач и последний из стражей. Шаг. Удар. Скрежет мечей. Шаг. Удар. Выпад. Удар. Шаг. Удар. Удар! УДАР!!!
Кровь застила глаза, жало меча пробила тонкий кожаный фартук палача, ехидно выглянув из спины отступника. Губы жадно схватили воздух. Страж отступил, любуясь своей работой. Палач оседал на землю, зажимая пробитый живот. Шаг. Удар! Отрубленная кисть все еще сжимающая меч упала оземь, не желая расставаться с клинком. Страж ликовал, довольно облизывая пересохшие губы. Шаг… Удар! Убийца, не веря в случившееся, припал на колени, созерцая свою грудь, из которой торчало копье. Пленница стояла за его спиной, все еще сжимая древко.
Глаза палача подернулись пеленой. Кровь толчками извергалась из обрубка руки. Распоротый живот зиял черной мешаниной раны.
- Вставай. Вставай же! – она пыталась поднять его на ноги, заглядывая в закатывающиеся глаза. – Идем! Мы уже близко… Я покажу тебе небо.
Он захрипел, опершись о древко копья и Ее плечо, встал на гнущихся ватных ногах. Узкий лаз, заваленный у входа грудой рудничных обломков, уходил вертикально вверх, сужаясь.
- Идем.
Он утвердительно кивнул, путаясь в ногах.
Время. Проклятое время, которого здесь нет, отнимало его жизнь с каждым шагом. Через триста шагов он упал. Она склонилась над ним, что-то нашептывая, что-то нежное… что-то ради чего стоило жить. Бывшая пленница тащила его волоком по острым камням, разбивая в кровь свои ноги, срывая жилы, превозмогая боль. А он смотрел на нее… в ее бездонные глаза и видел небо. Синее-синее небо, раскинувшееся от горизонта до горизонта. Небо, залитое солнечным светом. А еще облака, белые пушистые облака, медленно плывущие в ультрамариновой глади… неба.
Впереди забрезжил свет. Ее глаза, отвыкшие от него за долгие месяцы каменного плена, больно обожгло солнце, величественно восходящее над миром. Косматое и грозное оно гнало прочь мрак ночи. Утреннее небо, подернутое поволокой дымки, раскинулось перед пленниками.
Она стояла на коленях перед его распластанным на зеленой траве телом. Она кричала. Кричала, что любит. Что они пришли. Он не слышал ее. В его незакрытых глазах… пустых мутных стеклянных бельмах отражалось солнце.
Свежий ветер трепал ее волосы, лаская в своих теплых ладонях иссушенную кожу ее бледных щек. Веселые пичуги парили в небесной выси, распевая гимн новому дню. И безбрежный океан травы шептал, вторя им.
«Я люблю тебя» шептало небо.
© Moandor
Как вести себя на допросе
1. Молчание - золото! Молчи как можно дольше. Зайдя в кабинет к следаку, ты, скорее всего, увидишь серьёзного дядьку, который заполняет бумаги, не обращая внимания на тебя. Ни в коем случае не начинай разговор первым! Кто начал говорить, тот и проиграл.
Это старый КГБшный приём.
2. Делай паузы перед ответом. Причём чем длиннее, тем лучше. Во-первых, это снизит темп беседы, а, следовательно, и накалённость. Во-вторых, даст время подумать над ответом.
3. Не смотри в глаза. Это правило одно из основных. Если ты не чувствуешь в себе грандиозной силы, то лучше не испытывать судьбу. Выдержать взгляд тренированного человека совсем непросто, а проигрыш в этой игре приведёт к большим моральным потерям.
4. Смотри вниз. На руки или на стол.
Отвлекись и успокойся. Желательно ещё до начала разговора взять в руки мелкий предмет. Ручку, пуговицу или край рукава. Когда ты начнёшь нервничать, руки будут трястись, а это нехорошо. Также мелкий предмет отвлекает внимание и вводит в микротранс твоего собеседника. Желательно чтобы движения были ритмичными и повторялись с периодичностью. Не вздумай сам попасться на этот приём. Если следователь крутит в руках чётки или отстукивает ритм ручкой по столу, переведи своё внимание на другой предмет. Например, начни изучать свои ногти, а мысленно напевать
любимую мелодию.
5. Не проси. Ни в коем случае ничего не проси. Фразы "дайте пожалуйста", "разрешите" и т.д. выбрось из головы. Поменяй их на "где взять", "на чём писать". Будь вежлив, но не унижайся.
6. Не бойся. Если тебя допрашивают, значит им что-то нужно. Признание ты можешь написать в любой момент, но отказаться от него будет сложнее. Тебя будут убеждать, упрашивать, пугать. Не вступай в дискуссии. Только отвечай на вопросы, на риторические вопросы отвечай про себя.
7. По закону Вы не обязаны свидетельствовать против себя и своих близких. Это Вам скажут после того, как вы уже подпишите протокол.
8. На вопросы лучше отвечать уклончиво - "Возможно", "Не могу точно сказать", "Не помню" и т.д
8. Притворяйся. Коси на плохое здоровье, теряй сознание. Такое поведение очень испугает твоих "друзей". И приятней ночевать в больничной палате, чем в камере. Я знаю случай, когда один пронырливый хлюпик грамотно имитировал сердечный приступ. При этом у него даже пульс не прощупывался. Кроме всего прочего, тебе может повезти, и дело будет вести неопытный следак, у которого может появиться чувство сострадания.
Тогда всё, ты в дамках. Это ещё лучше, чем оправдательный приговор. Дело до суда может просто не дойти.
9. Одним из методов воздействия является подсадка в камеру к уголовникам. Почти все новички раскалываются на этом испытании и готовы подписать что угодно, лишь бы не нырять в парашу головой и не быть подстилкой под своим сокамерником. По этому поводу я советом дать не могу, смотри сам, как себя вести. Если вы заподозрите хотя бы одно нарушение закона - обязательно пишите жалобу в прокуратуру! Даже если Вы окажетесь неправы, то ментам это нервы ОЧЕНЬ сильно помотает, а Вы ничего не потеряете.
Примечание: Даже если вы получите отказ от прокурора - менты начнут себя
вести гораздо вежливее. И помните "Чистосердечное признание - прямой путь в тюрьму!"
Примечание:
Все что описано выше - чистая правда. От себя хочу добавить еще кое что. Если вы признаете свою вину - у присяжных не будет сомнений что это были именно вы. Если же вы до последней минуты все отрицаете - появляется сомнение вашей причастности. Так же один из способов выуживания инфы - знакомство в ментовке с "коллегой", когда просят подождать в корридоре, подсаживается парень и вы разговариваете. Помните!
Установить прослушку вашего телефона квартиры и прочего - легче простого для них, а уж записать разговор в отделении - вообще ничего не стоит.
Все эи пункты возможно спровоцируют вас вести себя грубо, изо все сил защищаться законом и прочим. Не нужно перебарщивать. Не стоит гнать на ментов, оскорблять их и прочее. помните, они могут и на 3-ое суток посадить... по закону. А еще - не позволяейте себя оскорблять. Если вы лишь подозреваемый, а вас уже прилюдно или лично называют вором/убийцей/насильником - орите во весь рот, так как такого права им никто не давал. Проверено - извиняться будут долго.
И мертвые восстанут
Он был примерно на две головы выше меня. Я смотрел на него, задрав голову. Но это не имело значения, потому что он все равно стоял, а я сидел на скамье в парке. И если бы даже он был ниже меня, мне все равно пришлось бы задирать голову. На нем был теплый — чересчур теплый для конца мая в Кишиневе — костюм, белая рубаха, и у него был портфель. Ясно. Какой-нибудь проповедник сраный. Я хотел было послать его подальше, но у меня не было сил. Я просто сидел и моргал, глядя на него, и чувствуя, как в моих глазах собираются слезы. Так всегда на другой день, если перепьешь. Я попробовал приподнять бутылку с пивом, - два литра, - но у меня ничего не получилось. Он заботливо помог мне придержать пузырек, и нацедил в пластмассовый стаканчик пивка. Я жестом поблагодарил и выпил.
? Вообще-то, - сказал я потом, отдуваясь, - пива я не пью.
? Тем более украинского, потому что украинское пиво это не пиво, а спиртосодержащий напиток с ароматизатором «пиво», - сказал я.
? Но похмеляюсь им с удовольствием, -признался я.
Он принял это за приглашение побеседовать. Все так же стоя надо мной, он спросил:
? Веришь ли ты в Иисуса, брат?
? Ясен хрен, - сказал я, потому что ждал чего-то подобного.
? Только не называй меня брат, - сказал я.
? У меня уже есть брат, и это не говно, типа вас, бездельников-сектантов, а настоящий мужик, нормальный, слышишь, черт тебя побери, - сказал я.
? Вот видишь! - сказал он, и улыбнулся. - Бог есть и Он дал тебе брата!
? Но брат сейчас ДАЛЕКО, - сказал я.
? Как же так получилось, что единственный человек, который меня понимает, находится ужасно далеко, а? - спросил я.
? Кстати, - спросил я, - что ты здесь делаешь? Ладно я работу прогуливаю, но ты-то, ты...
? Я проповедую, - улыбнулся он.
? Открой обзор, - сказал я.
Он присел и я увидел, наконец, небо. Оно было синим, и огромный платан надо мной — ему лет семьдесят, подумал я, не меньше, - перебирал листвой, как карманник серебрянной монетой между пальцами. И таких деревьев в парке было много. Парк был знаком до сантиметра. Я начинал здесь маленьким мальчиком, бегая кроссы в спортивной школе, и закончу от удара во время какого-нибудь особенно страшного похмелья, подумал я. Ох уж эта блядская Долина Роз. Центровое место всей моей жизни, подумал я. И хлебнул еще пива. Проповедник смотрел на меня с интересом.
? Иисус любит тебя, - сказал он.
? Если так, то почему мне так плохо? - спросил я.
? Ты с перепою, - сменил он тон с пафосного на слегка озабоченный.
? Так какого хрена мне плохо, а? - спросил я.
? Все твердят Иисус, Иисус, Христос да Христос, а чтобы взять, да и что-то Сделать, слабо, а? - спросил я.
? Где он, этот Иисус ваш, когда он и ПРАВДА нужен, - сказал я.
? Тебе тяжело? - спросил он участливо.
? А что, не видно? - спросил я.
? Иисус дал тебе пива! - сказал он радостно.
? Думаешь, выкрутился? - спросил я, а он радостно покивал.
? Не считается, - сказал я злорадно.
? Если на то пошло, Иисус ПРОДАЛ мне пиво, - сказал я.
? Ты требуешь чуда, - скорее спросил, чем сказал он.
? Я требую чуда, - сказал я, с сожалением глядя, как бутылка-то пустеет.
Всегда так. Четыре литра взять стыдно, а двух явно не хватает. Никогда.
? Дьявол искушал Иисуса явить чудо, - сказал осуждающе этот богослов сраный.
? Дьявол всего лишь просил его прыгнуть разок со скалы, - сказал я.
? И ты не Иисус, а я не Дьявол, - сказал я.
? Давай поговорим о том, как точно сбылось предсказание в Ветхом Завете о Навуходоно... - начал он.
? Давай не поговорим об этом, - прервал я.
? Чего ты хочешь? - спросил он.
? Чуда, - сказал я.
В это время на аллее появилась тележка, а за ней и жирная тетка, которая стала переворачивать тележку, как столик. Я уж думал, она не придет. У нее всегда можно купить пива. Проповедник глядел на меня вопросительно. Я покачал головой. Конечно, это вовсе не чудо никакое. Тетка могла прийти в парк торговать соком, водой, пивом и воздушной кукурузой, а могла и не прийти. На меня пахнуло молодым потом и я, - насколько мог быстро, - повернулся. Мимо бежали кросс двенадцатиклассницы. К сожалению, я был чересчур не в форме, чтобы подставить ногу одной из них, а потом утащить жертву в кусты. Да и проповедник был не очень подходящей компанией для такого времяпровождения. Я допил пиво, бросил бутылку в урну — попал, к своему удивлению, - и, пробуя силы, приподнялся. Потом встал, и пошел к продавщице пива.
? И все же Господь обязательно явит тебе чудо, - сказал вслед мне этот чудак.
? Непременно, - сказал я.
? Вот увидишь, - крикнул он.
? Обязательно, - сказал я.
? Прямо сейчас! - взвизгнул он.
? На конечно же, - бросил я.
? В сей же момент! - заорал он.
? Всенепременно, - сказал я.
После чего обернулся, чтобы послать его, наконец-то, как следует, но на скамейке никого не было. Если бы я был студенткой филфака и прочитал сто пятьдесят семь раз «Мастера и Маргариту» - а это для них обязанность, вроде как для пограничника уметь бегать с собакой, - то непременно бы вздрогнул. Но это было далеко не первое похмелье в моей жизни. Я знал, что в такие моменты чего только не случается. И никакие дьяволы советского розлива тут не при чем. Алкоголь играет, сказал я себе. И пошел за добавкой, еще поиграть. Но, буквально в двух-трех метрах от столика, хотя все вроде как и продолжало выглядеть обычным, - что-то в атмосфере изменилось. Воздух как будто щелкнул и, судя по тому, как люди в парке продолжали заниматься своими делами, - изменилось лишь для меня. Так что я не стал заострять на этом внимание и купил себе еще пива. Но я уже знал.
Что-то случится.
ххх
И случилось все гораздо быстрее, чем я ожидал.
И никакой подготовки в сиде серного дождя, молний, грома, или еще какой-то этой феерической херни из Ветхого Завета не было. В воздухе просто потемнело и начался дождь. Ну я и спрятался от него под деревом. А там стояла какая-то девушка. Я шел уже на пятый литр, так что можно было и познакомиться. От украинского пива выражаешься всегда выспренно, глупо и провинциально, прям как ведущие светских новостей на ихнем украинском телевидении, так что я начал так:
? Милая незнакомка...
? Милый знакомец, - сказала она, и повернулась.
К счастью, я был уже достаточно пьян. Поэтому не испугался, когда на меня посмотрела Ниночка Приходько. Толстенькая девчонка, - кстати, украинка, - из паралллельного класса, которая была в меня влюблена всю школу. И с которой я трахался, когда поступил в институт и понял, что трахаться нужно со всеми, кто в тебя влюблен, а не строить из себя чистюлю сраного.
Все бы ничего, только Ниночка уже лет десять как была мертва.
Отучилась на бухгалтера, устроилась по профессии и спустя полгода бросилась под поезд из-за какой-то растраты. Помню, все мы дико переживали. Ну, все парни в ее дворе. Ниночка ведь, как и положено всякой Ужасно романтичной в шестнадцать лет девушке, в двадцать пять стала не менее Ужасно доступной. Все это я вспомнил, глядя на нее.
? Сам ты прошма! - сказала Ниночка и улыбнулась.
Но улыбнулась как-то невесело. Ей явно было нехорошо. Алкоголь, подумал я. Какая-то сумасшедшая. Очень похожи.
? Рад, мудак? - спросила она.
? Чему? - спросил я.
? Тому что мне из земли вылезти пришлось ради того, чтобы какой-то мудак уверовал, - сказала она.
? Нина?!!!!!... - сказал я.
? Нет бля, Вася, - сказала она.
И обвела рукой горизонт. Вокруг нас стояло человек двадцать, не меньше, которые, как я точно знал, - посколько не раз напивался до полусмерти на их похоронах, - сыграли в ящик. Но они были. И они стояли. И все говорили мне:
- Привет, привет!
Я отбежал от дерева и бросился из парка.
К сожалению, в городе ситуация была не лучше.
Еще выходе из парка мне улыбнулся другой мой покойный одноклассник, Федя по прозвищу Вертолетчик. Мы прозвали его так за пристрастие к выбрасыванию с девятого этажа кошек с пропеллером, который он забивал в несчастных скотин гвоздем.
У фонтана стоял мой приятель Раду, который в 92 году сбежал из дому, чтобы подносить патроны воинам-освободителям, поехавшим завоевывать Тирасполь.
До фронта он не доехал, потому что попал под «Камаз».
У дороги я замедлил шаг. Там, взявшись за руки, стояла мертвая парочка, о которой даже в «Экспресс-газете» писали. Жили они в нашем же дворе. Сашка и Маринка Соловьевы. Прославились они в узких кругах желтой прессы тем, что - уже после бракосочетания, - поняли, насколько каждый из них ошибался в своих гендерных пристрастиях. Проще говоря, каждый из них оказался педиком. Но они любили друг друга. Тогда Сашка за двенадцать лет службы в каком-то учреждении скопил денег на смену пола, и тайком от Маринки сделал операцию. Ну, чтобы быть с ней лесбиянкой, пусть и несчастной. В глубине души-то он был «голубой». А Маринка сделала ровно то же самое, чтобы быть пусть и несчастным «голубым», но рядом со счастливым Сашкой. Встретившись после операций, они здорово удивились, но дело было сделано. Пришлось им, обменявшись паспортами, - Сашка стал Маринкой а Маринка Сашкой, - жить и дальше, как гетересоксуальная пара. Чтобы хоть как-то обозначить случившиеся с ними изменения, они сменили фамилию на Петуховых. Увы, это ничего не меняло. Но мучились так они, к счастью, недолго. Обоих убил врач, делавший им операцию. Доктор влюбился в Маринку, когда та была еще женщиной, и уже тогда ревновал ее к Сашке. А уж когда Маринка стала мужчиной и Сашкой, чтобы жить с Сашкой, который стал женщиной и Маринкой, чтобы жить с Мариинкой, которая... Доктор понял, что ему проще прирезать их обоих, а не разбираться, кого из них и к кому ему теперь следует ревновать. Жуткая история.
Я бросился от них к ларьку, чтобы купить пива. Но оттуда мне улыбался покойный Хо Ши Мин.
Ну и, наконец, главное чудо.
Мое похмелье исчезло.
ххх
Я даже не удивился, когда на мою попытку вызвать с мобильного «Скорую» ко мне подлетела четверка огненных лошадей, управлял которыми, - стоя в роскошной колеснице, - мой недавний собеседник.
Правда, кроме рук у него были еще и крылья, да и вместо костюма на нем теперь была простыня.
? Туника, а не простыня, дикарь, - сказал он, и подмигнул. - Садись, подвезу.
Я повиновался и мы поехали в парк. Там присели. Он щелкнул пальцами и у меня в руке оказался бочонок пива на пять литров, причем пива хорошего. Ладно. Я нацедил стаканчик. Пока пивко есть, можно и на конец света полюбоваться. Я не сомневался, что Апокалипсис наступил. Иначе на кой вытаскивать мертвяков из могил?
? Ну и как, сын мой, ты уверовал? - спросил он.
? Да как-то так... Ну, в целом... В общем... - замялся я.
? Блядь! - взревел он. - По улицам ходят, между прочим, мертвые!
? У тебя нет похмелья! Мертвяки разгуливают, как живые, - крикнул он трубным гласом.
? И тебе блядь ты такая этого МАЛО?! - разозлился он.
? Нет-нет! - испуганно сказал я.
? Не то, чтобы мало, - сказал я, - просто, ну, как бы...
? Просто, ну, как бы ЧТО? - ждал он.
? Ну, нельзя ли еще какое-нибудь доказательство? - спросил я, в надежде потянуть время, чтобы выжрать все пять литров пивка.
? Говори, что ЕЩЕ? - спросил он устало.
? Ты наверное будешь сердиться, - сказал я.
? Да ГОВОРИ уже, ломака блядь несчастный, - сказал он, и утер пот со лба.
? Клеопатра... - сказал я.
? Что Клеопатра? - спросил он.
? Ну, нельзя ли мне... - сказал я, - ну, Клеопатру...
? Что? - не понимал он.
? Ну, Клеопатру же! - сказал я под его недоумевающим взглядом.
? Что блядь Клеопатру? - спросил он.
? Трахнуть, - пробормотал я.
? ЧТО? - сказал он.
? Ну, нельзя ли мне трахнуть Клеопатру? - спросил я.
? Тогда я точно уверую! - пообещал я.
Всесто ответа он выпустил воздух со свистом — пару платанов сломались, как спички, - и пару минут глядел на меня как-то брезгливо и даже с презрением.
? Значит, БЛЯДЬ, тебе еще и Клеопатру подавай, - сказал он, - наглый ты блядь козел, Фома ты наш неверующий...
? Владимир, - робко поправил я, - Вла-ди-мир.
? Вла-ди-мир хо-че-т вы-тра-ха-ть Кле-о-пат-ру, значит, - издевательски сказал он.
? Если можно, - робко сказал я, - ну, понемножечку, исключительно в качестве подтверждающего экспери...
? Ладно, - сказал он.
? Поражаюсь я своему терпению, - поднял он голову к небесам.
? А ведь Иисус куда терпеливее! - сказал он, подняв палец.
? Верю, верю! - сказал я.
? Верней, вот-вот поверю, - поправился я.
Он досадливо махнул крылом и все куда-то исчезло. Я очутился в сыром холодном помещении, буквально пропитанном сладкими ароматами. Прям восточный базар, подумал я. Откуда-то из под тяжелой ткани, которыми здесь было укутано если не все, то почти все, появилась чрезвычайно смуглая женщина с выдающимися зубами, неправильной формы головой и костлявыми ключицами.
? Что за хрень? - спросил я.
? А-анара барата ме! - сказала она.
? А? - спросил я.
? Бе-бад-езаку-ра! - сказала она.
? Клео, ты? - спросил я.
? Агурда! - сказала она и присела.
Дальше все пошло, как по маслу. Я расстегнулся и она, как это стыдливо именуется в их летописях, сыграла на моей флейте. У меня еще в голове шумело, когда все исчезло, - я только в панике глянул вниз, убедиться, что Клео не прихватила зубами одну мою драгоценность в спешке, - и я очутился перед Гавриилом. Это ведь был архангел Гавриил, я сразу понял..
? Ну, как? - спросил он.
? Ну ничего так, - сказал я.
? НИЧЕГО ТАК? - спросил он.
? Ему, жалкому пьянчужке, делает минет Царица Царей, самая легендарная женщина мира, источник вдохновения, наслаж...
? Брось, - сказал я, - она ж не пылесос, а ты не агент, сам понимаешь, все это реклама.
? Ну, в общем, да, - согласился он, - а ты чего ожидал?
? Ну не знаю, - сказал я задумчиво, - может, чего-то этакого...
? Чего этакого? - спросил он, чуя неладное.
? Ну там, - пробубнил, опустив голову я, - Жанну Д Арк или там...
ххх
Бедняга и правда оказался очень терпеливым.
Я оприходовал Жанну Д Арк. Потешился с той девчонкой, которая позировала для Венеры Милосской. Побывал с царицей Савской, поласкал Зенобию, отдохнул с половиной натурщиц Рембрандта, Ван Гона, и, эксперимента ради, Кустодиева. Кустодивевские, кстати, мне не понравились, потому что все понимали по-русски. Неприятно было услышать:
? Девчонки, опять какой-то озабоченный от Гавриила прилетел трахаться...
Поэтому я переключился на иностранок. Императрицу Еватерину тоже навестил, конечно, она ведь была немка. Гаврюша перебросил меня к ней, еще только когда девчонка заезжала на территорию этой ужасной заснеженной России. Прямо в карету, укутанную мехами. Я скрасил ей путь до столицы. Потом отогрелся с Моной Лизой. Ну и так далее. Я только и делал, что прыгал из одной знаменитой постели в другую.
В общем, карусель получилась недурной. Под конец я едва на ногах стоял. И, когда очутился на скамейке в парке с Гавриилом в виде проповедника, даже был ему благодарен. Хватит уже.
? Ну как? - спросил он, глядя в дешевенькую Библию.
? Супер, - сказал я, отдуваясь, и добавил для него, - ВЕРУЮ.
Хлебнул еще пивка, а потом сказал:
? Ну, я пойду?
? Ага, - сказал он.
? Ну, давай, - сказал я, и пошел.
Ноги двигались, но, почему-то, я стоял на месте.
? Что за фокусы? - спросил я.
? А? - спросил он, отложил книжку, и пояснил, - так тебе ТУДА.
«Туда» оказалось лазом под люком на аллее. Я заглянул. Никаких огней, ничего такого. Я увидел дорожку, которая шла, сужаясь, и конец ее терялся за приятным, в общем-то, горизонтом.
? Почему туда? - спросил я.
? Живу-то я там, - показал я рукой в сторону дома.
? Да ты же умер, - сказал он осторожно.
? Ясно, - сказал я, - предполагал я, что тут дело нечисто...
? Все чисто, - сказал он грустно.
? Ты испил свою чашу и выбрал свою меру, - пояснил он, - умер от удара.
? Еще часа три назад, - уточнил он.
? Какие же вы с Ним... обманщики, - сказал я.
? Наебщики, хотел ты сказать? - спросил он.
? Ага, - сказал я, ведь и правда хотел, но перетрухал, зачем нарываться, я ведь теперь в их власти, подумал я...
? Дурачок, - сказал он ласково, - ты и живой был в нашей власти...
? Это неправедливо, - сказал я.
? Чувак, - спросил он, - неужели ты думал, что живой мужик может и Клеопатру трахнуть и Жанну Д Арк, и царицу Савскую?
? Ну да, - сказал я.
? Они же давно уже УМЕРЛИ, а мертвого трахнуть может только мертвый, - сказал он.
? В глобальном смысле, конечно, - добавил он.
Но мне уже было неинтересно. Туда так туда. Я приподнял люк, спустился и ступил на свою последнюю дорогу. Я подумал, что сказать миру напоследок. Гавриил терпеливо ждал. Я покряхтел и полез. Ничего не придумывалось.
? Да пошли вы бля все - сказал я.
ххх
Идти было приятно. Трава под ногами пружинила. Интересно, подумал я, Бог он как Санта Клаус или как Джигарханян? Сбоку кто-то задышал. Я не поворачивал голову из принципа.
? Чувак, - сказал архангел. - Слушай...
? Слушаю, - сказал я.
? Нам жутко неудобно, - сказал он.
? А почему так рано-то? - спросил я.
? Мне же еще и сорока нет, - сказал я.
? Вернее, не было, - поправился я, - так за какие такие грехи?!
Он только посмотрел скептически. И я заткнулся.
? Дело не в грехах, которых у тебя немеренно, - сказал он.
? Если бы мы каждого мудака брали за жопу за его грехи, вас бы пришлось всех убивать с семи лет, - сказал он.
? Дело в ПРЕДНАЗНАЧЕНИИ, - сказал он.
? Ты свое предназначение исполнил, - сказал он.
? ДА?! - удивился я.
? Помнишь тот рассказ свой, ну, про детей ленинградских, - спросил он, - ты его лет шесть назад написал?
? Смутно, - соврал я, потому что не помнил.
? Ну так это и было твое предназначение, - сказал он.
? А, - сказал я.
? Еще раз прости, - сказал он, - и ОН тоже просил передать, что извиняется.
? Я разочарован, - сказал я.
? Все разочаровываются, - сказал он грустно.
? Да ладно, - сказал я.
? Я вас прощаю, - простил их я.
? Правда? - обрадовался он. - Ну тогда спасибо!
? Прощаемся без обид, - сказал он.
? Прощаемся без обид, - сказал я.
Он пропал, а дорога все длилась. Я прикинул на глаз, получалось, идти несколько дней. Это только то, что видно. А может, у них здесь все так устроено, чтобы идти надо было всегда? В таком случае, надо искать выпить и попутчика.
Хорошо бы это была женщина, подумал я.
КОНЕЦ
Черный Аббат
