Ремонт Мишка ненавидел всем сердцем, от одного только этого слова у него обострялся геморрой и чувство социальной ответственности. Мишка вспоминал о том, что пропустил субботник в прошлом октябре, не расчистил от снега парковку, не покормил бездомных собак.
Все эти дела, по его словам, не терпели отлагательств и имели чуть ли не государственное значение, несмотря на то, что собак он боялся до смерти, а на улице стоял удивительно тёплый май.
Мише было двадцать пять, он сделал всё для того, чтобы избежать встреч со злосчастным шпателем и безжалостным правилом. Закончил с отличием театральное и стал выступать на сцене городского театра, правда, пока только в роли декораций и массовки, но это не имело никакого значения, отцовские калымы остались обязательной программой в его жизни, и причин этого проклятия было три.
— Раз, — загибал обрубленный наполовину болгаркой палец отец, — родителям помогать нужно, неблагодарный ты кусок современного инфантилизма. Два, — что у тебя за профессия такая? Ты, часом, не из этих? — кто такие «эти», Миша никогда не понимал, но звучало очень обидно. — И три, — не хочешь помогать, паразит, вали из бабкиной квартиры и покупай свою в ипотеку!
Еще меньше, чем месить раствор, Мишке хотелось съезжать из халявной жилплощади, ведь за роль дерева в театре платили не очень много, потому собаки оставались голодными, парковка — нечищеной, а субботник переносился на следующий октябрь.
Зарплату отец выдавал бесценным опытом, но за косяки карал рублём.
— Вот научишься сейчас всему, а потом сам будешь заказы брать и дома ремонт сделаешь, — отмахивался отец каждый раз, когда сын клянчил жалование.
Ремонт дома делать Миша зарекся раз и навсегда. Бабкины обои в цветочек оттенка тяжелого несварения имели статус неприкосновенности, несмотря на то, что вызывали апатию и необузданное желание смотреть передачи Малышевой в кресле, попивая лавандовый чай.
Про заказы, которые Миша будет брать после того, как всему научится, говорить смысла не было, потому что ответственную работу Мише не доверяли, а он и не настаивал.
Когда банка с позолотой упала на пол и расплескалась так, что перепачкала всё в радиусе пяти метров, Миша ещё не осознавал всю серьёзность трагедии и для начала попытался оттереть самое большое пятно кончиком своего дырявого носка. Краска замечательно втиралась в итальянский паркет и придавала ему благородный золотой оттенок, которому позавидовали бы высшие цыганские чины. К великому сожалению Миши, золотое пятно совершенно не сочеталось с древесным рисунком пола и выглядело отнюдь не богато — даже, скорее, наоборот, вызывало не самые лучшие ассоциации.
Тогда Миша схватил первую попавшуюся под руку ткань, которая, как ему показалось, почему-то пахла старостью. Добротно пропитав её растворителем, начал процесс реставрации «наверняка недешевого» материала.
Растворитель хорошо разъедал всё: ткань, руки, паркет, Мишкино будущее, но совершенно не собирался разъедать краску.
Когда отец вошёл в комнату, громко разговаривая по телефону с хозяином дома, подбивая с ним дебет с кредитом и гордо сообщая о том, что ремонт закончен, а винтажные занавески девятнадцатого века, лежавшие на диване во время работ, испачканы не были, Миша уже всё понял.
— Да-да, я помню, что точно такие же висят Лувре, да, знаю, что с трудом провезли через таможню, нет, не волнуйтесь, всё в идеале, голову на отсечение.
Держа в руке будущее отцовской головы, Миша прикидывал, в каком столетии он закончит калымить, чтобы покрыть нанесенный им ущерб, и пришел к выводу, что недалёк тот час, когда он лично расскажет портному, шившему эти занавески, об этом курьёзном случае и они вместе посмеются.
Отец не сразу заметил ЧП и первым делом оценил позолоченный камин, подняв большой палец вверх и одобрительно поджав губы.
— Паркет? Паркет в порядке, если вы…— он не успел договорить, потому что глаз его, наконец, наткнулся на пятно. В этот момент лицо отца приобрело вид бабкиных обоев и кишечник его, судя по всему, готов был выдать порцию новых рулонов, но он кое-как сдержался.
— Пи***ц, — произнес негромко пожилой мастер. В этом слове было всё: описание ситуации, удивление, разочарование, вопрос и даже чуточку юмора.
— Вы о чём? Что случилось? Ау, Фёдор? — тараторил мобильный, но Фёдор уже не слушал.
Промычав что-то невнятное в трубку, он сбросил вызов и первым делом закурил.
Миша хотел было сказать отцу, что курить в квартире заказчика не стоит, но, увидев его взгляд, передумал. Он молча стоял минут десять, ощущая вибрации отцовских мыслей, от которых весь этаж ходил ходуном.
— Хорошо, что тебя в армию не взяли, не дай бог, доверили бы нести гранаты, — облегченно заметил отец, а потом добавил: — говорил я ей, что не нужно ходить на йогу во время беременности, безруким родится, а она знай своё.
Тут взгляд отца упал на пустую банку растворителя, и Миша заметил в них слабый огонёк надежды.
— Ты вот этим паркет тёр?
Миша судорожно кивнул.
— Это для чистки засоров в трубах. Сантехник вчера забыл, а растворитель в ведре лежит, — отец говорил тихо, видимо, боялся спугнуть возможное решение, внезапно залетевшее в их несчастливое гнездо.
Миша тут же бросился к ведру и выудил из него спасительную баночку уйат-спирита, который уже собирался нанести на занавеску, но, споткнувшись о взгляд отца, передумал.
— Не ссы, Мишань, лей, всё равно теперь в Париж ехать.
В Париже Миша мечтал побывать со студенчества, съесть на завтрак круассан, лениво прогуляться по вечернему Монмартру, покататься на каруселях Диснейленда, посетить Лувр.
С последним Миша не прогадал, именно туда, по словам отца, ему придется попасть в ближайшие двадцать четыре часа, чтобы восстановить причиненный ущерб.
— Как?! Я?! Сдирать занавески? В Лувре?
— Либо ты сдираешь занавески, либо с нас с тобой сдирают кожу и вешают на окна вместо них, третьего не дано, — замогильным голосом произнес отец.
Кожи Мише лишаться не хотелось, больно уж ему она нравилась, да и занавески из него выйдут некачественные, худые, перед людьми неудобно.
— Прости меня, пап, — вытер проступившую слезу парень. — Ну не хочу я ремонтами заниматься, не моё это, я на сцене хочу быть, — горе-строитель оттёр паркет и стал собираться, попутно заказывая такси.
Отец всё это время молча смотрел на поникшего сына, будущего интернационального преступника, а когда пришла пора прощаться, вместо руки протянул сыну шпатель.
— Я постараюсь без жертв, — произнес осипшим от страха и слез голосом Миша.
— Да какие жертвы, иди, мой инструмент, будем домой собираться.
— То есть как домой?!
— А вот так. Мы здесь закончили.
— А как же занавески?! Лувр? Кожа?
— Это на другом объекте, я вчера его без тебя закончил.
— Так ты что же, специально меня разыграл?!
— А ты думал, в мать артистом пошёл? Хех, да чтоб ты знал, я в твоём возрасте Гамлета играл, Раскольникова, даже Анну Каренину пару раз пришлось, меня на все спектакли брали, но платили только обещаниями и театральной мебелью. Потому и пришлось в отделочники податься. Хотел и тебя образумить, да вижу, что без толку, принципиальный рукожоп вырос.
— На, — отец достал откуда-то из кармана увесистую пачку купюр.
— Это чё? — спросил шокированный откровениями родственника Миша.
— Моральная компенсация жертвам актерской игры. Шучу. То, что ты заработал на калымах за последние пять лет. Решил, что ты деньги на ерунду потратишь, вот и откладывал для тебя. Поезжай в столицу, покоряй большие сцены.
Александр Райн
