На волне борьбы с матом в СССР, на одну маленькую провинциальную фабрику пришел новый директор. Молодой, партийный, амбициозный Шпингалетов. Первое серьезное назначение, и Шпингалетов естественно «рвался с поводка», как ненормальный. И уж, конечно, его возмутило, что в цехе беспрестанно матерятся и идут в разрез с тенденцией.
Он живо повсюду организовал агитки и плакаты в духе «Наше условие – долой сквернословие!», «Нет мату на социалистическом производстве!» и т.п. Теперь, беззаботные провинциалы матерились еще и при виде агитации…
Убрать плакаты, чтобы вернуться к прежним показателям? Цугцванг. Тогда он взялся за воспитательную работу. Разъяснял, убеждал, приводил всякие положительные примеры, первый же подавал пример, в общем, всячески призывал отказаться от ругани, от этого родимого пятна капитализма.
«Товарищи, мы же производим бубны и барабаны для советских детей, октябрят, пионеров, а вы?!.. Где сознательность-то, товарищи?».
Товарищи соглашались, разделяли, но упорно продолжали помогать серьезному делу несерьезным словом и тем лить на вражескую мельницу.
Тогда он стал штрафовать. Материться не перестали, но производительность поползла вниз.
Тогда он стал поощрять их грамотами и продукцией. Упало еще и качество.
Он голову сломал «Да что ж мне с вами делать, разъебаи несознательные?»
Шпингалетов не был рутинером, он решил бороться в игровой форме. Издал приказ, где присвоил популярным бранным словам числовой аналог. Член – это у нас один. Его милейшая противоположность – два. Женщина неразборчивая в связях – три., и т.д.
И обязал оперировать числами. Короче, материтесь коли невтерпеж, но без мата. А я вам в конце квартала премию не бубнами, а деньгами. А не покорившимся – х## от велосипеда. Подпись. Печать!
Не ясно, что сыграло бОльшую роль – бабки или предложенная неискушенным провинциалам игра, но в каких-то два дня все «перековались». Соглядатаи докладывали директору, что мат побитой собакой, нет! – поруганной обсиканной ехидной покинул стены предприятия. Это был триумф.
В цех можно было войти, без опасения получить культурный шок. Отовсюду слышались цифры, как будто тут проектировали ракеты, а не бубны.
Теперь диалог работников выглядел примерно так:
– А он говорит, иди в два, на тебя резцов не напасешься, восемь твою мать. (иди в манду, на тебя резцов не напасешься, шпекал я твою маму).
– Четыре! А ты? (пиздец! и?)
– Не восемь мне мозги, говорю. Мне их дома восемь семь дней в неделю, и чуть больше чем круглый год. Гони резцы!
Довольный директор потирал руки.
«Прекрасно. Так, вскоре и вовсе отвыкнут браниться. Стоит только начать. Чу, Ваня! Кажется, из тебя наружу просится диссертация о новаторских методах в нравственном воспитании пролетариата без отрыва от производства бубнов. Все охуеют. Только где защищаться? В педе или техническом ВУЗе? Темка то на стыке».
Шпингалетов испытывал сильный душевный подъем. От рисующихся карьерных перспектив, дух захватывало целых одиннадцать минут. На двенадцатой он понял, что защищаться не придется вовсе.
Потому что заявилась юрисконсульт Сусликова. Его правая рука в борьбе. Убежденный товарищ. Он балдел от подобных нравственных молоденьких красавиц. Неопытных, скромных. Во время соития целомудренно прикрывающих глаза, а гуттаперчевые сисечки рукой. Ни тебе свиных воплей, ни ультиматумов жарить до румяной корочки, ни ахов охов, – лишь сдерживаемый стон лебедушки.
– Что у вас, Валечка? – очень тепло спросил Шпингалетов этот лучший образчик тургеневской девушки, а в башке у самого:
«Ебать тебя пора повсеместно, Сусликова. Не находишь, Валентина? Бобром загнуть, и... Бобра-то бреешь, Сусликова? Могу я побрить, только свистни. А куни любишь? А минет? Не гляди, что я партийный, в постели я оголтелый империалист, Сусликова. Только свис…»
– Товарищ директор. Иван Петрович! Товарищ Шпингалетов!! – не могла дозваться юрисконсульт и хозяйка желанного зверька. Директор где-то витал, косорылясь, что идиот.
–А? Что?
– Я говорю, как же так, три? Завхоз у меня сейф забирает. Где прикажете хранить важные документы? В два на полке? Я ему говорю девять, а ему до пяти. Разберитесь, пожалуйста. (как так-то, б##дь? где мне пряники, ридикюль держать? в пизде на гвоздике? я ему – ты о##ел? а ему по##й. помогите.)
У директора резко отступила подступающая эрекция. Только что, педагогическая концепция диссертации, её соль и даже сахар, была уничтожена Сусликовой, как Хиросима ядерной чушкой.
– Как же…Ты же сама… Плакаты, агитация… Сусликова, ты же здоровый элемент, никогда матом… Ничего не понимаю! – произнес потрясенный любитель утонченной бобрятины.
– Я и не матерюсь. Все согласно приказу. – цинично отвечала мелкая дрянь.
В общем, весь здоровый элемент (в возрасте от 18 и до 65 лет, всё замечательные образованные женщины и работницы) вдруг открыли для себя приятную возможность говорить по существу, не миндальничая, и получить за это бабки. Что более их привлекло? – деньги или непривычный выплеск эмоций, но мораль была резко отставлена.
Шпингалетов был крепко раздосадован этим низким коллаборационизмом, но цель была достигнута. В классическом понимании, на фабрике не матерились.
Спустя две недели после почина, спустили указание наладить выпуск губных гармошек. А это хлопотно, затратно, и Шпингалетов приказом перенес выплату премии на два месяца.
Мат вернулся со скоростью 299 792 458 м/с. Но теперь, в классическом понимании, заматерились даже те, кто никогда не матерился (замечательные женщины и работницы…). Короче, теперь хуярили все.
– Идите в [оскорбление], страдиварии клятые! – сказал директор, и тоже развязался. И стал выражаться изощренней всех. Ну, как и положено начальнику…
