Езду на маршрутках я тогда не практиковал, ибо обладал студенческим проездным на трамвайчик, что было весьма экономно. Но так как шел уже двенадцатый час ночи, можно было уехать только на маршрутке. Не совсем еще разбирающийся в номерах маршруток и путях их следований, я просто открыл дверь первой попавшейся и спросил, следует ли она до "двенашки" (улица Двенадцатого Сентября), и водитель кивнул.
Часть пути прошла незаметно, винные пары и музыка в плеере убаюкивали, но краем глаза я начал замечать нетипичные для моего района объекты. Выяснилось, что тарантас едет на север (двенадцатый микрорайон). Понятное дело, что маршрутка ехала совершенно не на ту "двенашкув". Вылез я у Северного кладбища, закурил и загрустил. Был истрачен последний червонец, а до дома было о-о-оочень далеко.
Собственно, встал выбор, делать круг через центральную часть города, наполненную жизнью и светом огней, либо идти напрямик через заброшенное кладбище, с датами на могилах бородатых годов. Грусти добавляли мелко моросящий дождик, мозоли от новых кроссовок и звонки вечно беспокоящийся обо мне матушки. Тяжело вздохнув, я снял кроссовки, бережно связал их шнурками и повесил на шею, предварительно засунув в них по носку. Потоптался голыми ластами по асфальту, зачем-то соорудил из мокрых волос подобие ирокеза и отправился в путь через кладбище.
Кладбище я это знал хорошо - друг строгал гробы в конторе на остановку ниже, так что при свете дня я частенько ходил к нему не по проезжей части, а по милому тихому кладбищу с поющими птичками при свете солнца. Несмотря на то, что оно бездействовало, изредка тут проходили похороны, иногда свежепреставившихся хоронили рядом со своими древними родственниками.
Часы показывали полночь. Я преодолел больше половины погоста, стараясь не обращать внимание на темноту, посторонние звуки и вой ветра в непогоду. Торопливо шлепая по мокрому асфальту, я прикинул, что скоро должна показаться внушительная могильная плита, где похоронены мать с двумя детьми, погибшие в автокатастрофе. Одинокий ворон зловеще каркнул неподалеку, и я увидел ее - огромную глыбу гранитного памятника, возвышавшуюся над центральной аллеей. Дождь затих, на мгновенье разошлись тучи, и бледный свет луны открыл мне пейзаж во всей красе. Стояли сумеречные могилы, голые ветви черных деревьев склонились вдоль аллеи и, покачиваемые ветром, словно звали-манили идти дальше, к зловещему монолиту с надрывающимся на нем вороне.
То, что я чуть не обделался - это не сказать ничего. Отгоняя от себя все жуткие мысли, я сделал еще несколько шагов вперед и уже мог рассмотреть высеченные на граните улыбающиеся лица детей.
- А-ха-ха-ха-хаааааааа...
Детский смех, ДЕТСКИЙ, ЧЕРТ ВОЗЬМИ, СМЕХ прозвенел в кладбищенской тишине.
- А-ха-ха-ха-хаааааааа...
- Ха-ха-ха...
- А-ха-ха-хаааа...
Холодный ужас перекрыл дыхание, ледяные когти схватились за сердце.
- Да лезь уже и бери его, потом доедим, - кричал мальчик.
- Не хочу сам, лезь, вон он же рядом, - отозвалась призрачная девочка.
Сердце сделало один грохочущий удар и встало.
Наверное, так совершаются все геройские поступки, когда человек осознает, что терять ему уже больше нечего. В понимание того, что я сейчас умру самой ужасной смертью, вклинилось самое неуместное, самое дикое и ненормальное чувство, какое только может быть в этой ситуации.
Любопытство.
Упавшая изо рта сигарета лежала на воротнике и прожигала шею, но я даже не мог ее стряхнуть. Зато на негнущихся ногах и с небьющимся сердцем я продолжил движение вперед.
Двое детей. Мальчик и девочка, в каких-то обносках, стояли у ограды и протягивали через прутья руки к памятнику. У основания надгробия лежал мокрый пряник. Сердце ожило и продолжило свой ход, правда, в весьма истеричном темпе.
- С-У-У-УК-И-И-И!!! - взвыл я на все кладбище.
Цыганские детишки, собирающие по могилам конфетки, положенные туда бабками после церковных служб, обернулись и увидели красавца МЕНЯ. Мокрый, с ирокезом на башке, дымящимся воротником и перекошенным от недавно пережитого ужаса и злобы лицом, я явился для них самим воплощением зла, призрачным кладбищенским карателем за украденные печеньки. Босые ноги и висящая на груди обувь венчали композицию. Дети бежали долго и шумно, перемежая русский мат с ругательствами на своем языке.
Добрался домой я уже без приключений, распинывая попавшихся под ноги кур из близлежащего цыганского поселка.
На следующий день, в половине восьмого утра, я обувался в коридоре, собираясь в университет. Выпрямившись, я посмотрелся в зеркало. На волосах что-то белело. Решив, что зубная паста побывала не только у меня во рту, я начал оттирать левую сторону от оной.
Но волосы были чистыми - левый висок украшала седина...
