Пакистан: Мы много о нем знаем? (9 часть) (29 фото)

Продолжаем рассказ жж-юзера se-boy о поездке в Пакистан: В горах Кашмира люди живут в каменном веке, но обладают колоссальной житейской мудростью. Они пашут землю деревянным плугом либо возделывают вручную, как их прадеды, но при этом носят автоматы Калашникова и сотовые телефоны (позвонить можно, если забраться на гору повыше, кое-где ловится сигнал). Из взрослых мало кто умеет читать и писать, а встретившись на дороге и вступив в спор под скупой тенью чахлого деревца, горцы трясут бородами и нет-нет да разряжают оружие в воздух в подтверждение своей правоты.Пророка никто никогда не видел, потому и наскальным идолам лица долой!

Предыдущие части: часть 1, часть 2, часть 3 , часть 4, часть 5, часть 6, часть 7, часть 8, часть 9 

Вырезанный высоко в скале Будда – он на 100-200 лет старше ислама – взирает на мир бесстрастно. Мир изменился. Торопливо проходят у ног Просветленного закутанные в чадру женщины, смотрящие исподтишка, и бородатые мужчины с жесткими и наивными лицами – то глядят яростно, то хитро улыбаются, то готовы поделиться последним куском лепешки. Унаследовав эпоху и местность окраины тибетского царства, горцы редко выходят за пределы своего кишлака, долины. Широта души и узость мышления: или ты гость в каждом доме, или нож в спину.

Жара, от которой хочется напиться заваренного вкрутую зеленого чая до одури, до седьмого пота, учит степенности. То же и серая пыль, что тяжело и плотно покрывает землю, но уж если поднял – берегись, вся на одежде. А впрочем, какая разница – уже неделю без воды, и перспективы помыться – туманны. Горизонт непостоянен и расплывчат в дрожащем мареве. Где-то там долина Инда, но как бы ни манили эти слова, и долина безжизненная, и воды Инда мутные, мертвые. Здесь будет город-сад? Поэт застрелился бы, не сходя с места.

Приземленные серые коробки мечетей (самый большой дом в кишлаке, как правило) и назидательно поднятый перст муллы вместо минарета – куда их здесь ставить, горы все равно выше. Да и трясет частенько, велик Аллах!

В лавках ближе к Ваханскому коридору, соединявшему три империи (слепая кишка Афганистана), висят ковры ручной работы. Афганцы не знают мира десятки лет не по своей вине, и новые поколения их рождаются с оружием в руках, потому вместо густой арабской вязи и причудливых узоров на коврах вытканы танки и автоматы.

На расстоянии выстрела (тут же и пушка), но сотен лет друг от друга высятся на неприступных скалах тибетская крепость дзонг и более поздний дворец-форт мусульманских правителей, который в конце XIX века захватили англичане, потому что боялись, что это сделают русские. Здесь же в долине живут мусульмане-исмаилиты, считающие себя потомками Македонского, – он проходил тут с войском за 300 лет до нашей эры.

Среди них встречаются не только светлокожие, но и рыжеволосые. Женщины не зашторены. Потемневший от времени урюк в лавках и загорелые лица стариков имеют много общего. Тонкий стан у тополиных рощ. Воздух ясен.

Жизнь у подножий горной цитадели… Чем ближе к небу, тем беднее люди. Вверх по склону замирает не только жизнь, но и время. Рай? Лишь в передышках долин, где плоскости не громоздятся одна на другую, кому-то удается жить как у Христа за пазухой. Точнее – у Магомета. Где еще люди строят дома, замешивая раствор для стен на абрикосовом соке? Где еще вода в реках непрозрачная, цвета перламутра – смотрится красиво, но пить страшно?

Читаю в книге. Неолит в Пакистане: найденные жилища датируются 2400 – 2200 гг. до нашей эры. Жилища имели вид полуземлянок с обмазанными глиной стенами и полами. Прошло четыре тысячи лет. Что-то изменилось с тех пор?

1. Вид на деревню Верхняя Лойба

Правильно сказал один мудрый человек: здесь эпохи не исчезают, оставив после себя, стены городищ и сломанные наконечники копий, здесь время наслаивается само на себя, и древность с современностью сосуществуют на равных. Замки и крепости актуальны по-прежнему, и горы… ну, эти вообще всё видели, всё помнят. Если хочется оказаться между небом и землей, вне времени, сюда стоит приехать, и какая разница, что трудно, что тут обезвоживание на перевале, там понос в деревне… Кстати о последнем…

***

Ночь прошла довольно весело – ворочаться от холода приходилось осторожно, так как палатка стоит на куче камней, и они под ребра дают. Утром напоминают, что ты полное ничтожество, ибо что человек против этого?

2. Вид из палатки

Ботинки не высохли, все спокойно надевают их мокрыми на сухие носки. Я так не могу – лезу в рюкзак на поиски сандалий. Пусть на леднике в них опаснее, но главное, что ноги дышат и что идти комфортно. Раскидываем вещи по окружающим камням на просушку.

3. Переобулся. Ботинки пытаются высохнуть

Перевал надо как-то отметить. К счастью, вчера мы нашли нашу банку сгущенки – немного помяло ее в полете по склону, но от этого она должна быть только вкуснее. Разливаем по чашкам Russian milk with sugar. Пакистанские друзья с удовольствием уплетают сгущенку с чаем, а у нас проблемы – после вчерашнего кусок в горло не лезет. Ксюша нехотя скребет ложкой по дну банки и отдает ее мне.

4. Трагедия: сгущенка есть, аппетита нет

Солнце на этой высоте подобно батарее: то, что на свету, нагревается моментально, то, что в тени, замерзает. Пока скатываем палатку и пакуем вещи, смотрю назад. Вчера мы отмахали пол ледника, моренный горб скрывает его начало. Теперь будем топать по морене, покуда не ступим наконец на твердую землю.

5. Вид на перевал. Отсюда он смотрится не так страшно

Морены – убийцы коленей. Физически чувствуешь, как срабатываются суставы. В паре мест приходится здорово карабкаться: еле видная тропка, появившаяся в нижней части морены, внезапно обрывается огромными провалами – ледник недавно двигался. Обойти эти мини-ущелья невозможно, разве что на склон горы лезть. Приходится форсировать с вылетающими из-под ног камнями, балансированием на ненадежной осыпи и прочими удовольствиями. Жарко. Появляется первая трава.

Зазевавшись, распарываю палец на ноге о незаметный в траве кусок скалы. Порез глубокий, но по опыту, даже несмотря на грязь (мы не мылись уже семь дней), он быстро затянется – так всегда в экстремальных условиях. Странно другое – крови немного. Неужели обезвоживание такое сильное? Заливаю порез зеленкой, заклеиваю пластырем, надеваю носок, чтобы пыль не попадала столь интенсивно.

Наконец морена позади, дальше крутые склоны и первые деревья. Как ни странно, это березы, и как ни странно, огромные. Они растут в небольшом овраге, который защищает их от сильных ветров. На березах золотая осень. Садимся отдохнуть, и проводник говорит:
– Давайте, когда спустимся в деревню, где будут люди, устроим небольшой праздник?
– Какой?
– Мясо поедим. Козу зарежем, на углях пожарим.
Идея нам с Ксюшей нравится, но сколько стоит коза?
– Это, – говорит Самандар, – пусть вас не беспокоит, хлопоты я беру на себя.
– Нет-нет, Самандар, – говорим мы, – мы это берем на себя. Ты нас с перевала спустил живыми, мы хоть все стадо купим.
Самандар отказывается, но мы настаиваем. Мы знаем, что в Кашмире горцы едят мясо только по праздникам, потому что это роскошь, в крайнем случае гостю подадут курицу, мясо же большинству просто не по карману.

Постепенно, распаленный предстоящей встречей с жареной козой, начинаю жутко хотеть есть. Проходим покинутую деревню Верхняя Лойба (см. фото номер 1), люди сюда со стадами приходят только летом, когда внизу невозможно терпеть жару.
Несколько раз перебираемся по камням через речку, наконец попадается мостик.

6.

– Самандар, а молоко парное в деревне можно будет купить?
– Сколько угодно. Вечером пастухи пригонят коз с пастбищ, будет молоко. И покупать ничего не надо, вы гости.

Идем по тропе гуськом. Мой вчерашний спаситель, бородатый дядька затягивает печальную заунывную песню. Ею он возвращает меня в совершенно первобытное состояние. Здесь столетиями так же ходили его предки и пели те же песни, простые по мелодике, но с восточными переливами. Остро осознаю отличие от него в этот момент – у меня слишком много знаний, я слишком цивилизован, и почему-то сейчас эта разница не в мою пользу.

***

В деревню приходим к вечеру. Она расположена на склоне холма сверху вниз, перепад метров сто пятьдесят. Отломав доску от самодельного забора, проникаем на огороженное поле, на котором что-то растет, ставим палатки. В пролом вскоре по одному начинают заходить мужчины и дети.

Мужчины, как на подбор, все бородаты, степенны, разительно отличаются от жителей долины – держатся с достоинством, хотя видно, что им интересно: окидывают нас дружелюбными взглядами и подсаживаются к носильщикам удовлетворять любопытство. Дети, одетые кто во что, тут же окружают палатку и следят за нами, переговариваясь между собой. Каждая появляющаяся из рюкзака вещь громко обсуждается. Но к нам дети не пристают. Однако, несмотря на это, взрослые их гоняют.

7. Мальчики обуты, девочки часто босые

Самандар договаривается о козе. Один из мужчин отправляется наверх и вскоре приводит две козы на выбор. Это молодые, но уже хорошо выросшие, взрослые животные. Какую же выбрать? Мы в смущении: цивилизованность шепчет, что нельзя же просто так отправить на убой! Однако этот голос цивилизованности быстро затихает. И не потому, что мы хотим мяса, а потому, что здесь это норма, это нормально и естественно – убить козу, освежевать, зажарить и съесть. Значит, это нормально и для нас.

Наконец коза выбрана, называется цена. В пересчете получается около сорока долларов.
– Самандар, – спрашиваю я, – ее как, резать?
Сидящий рядом Абдул достает из кармана складной нож и дает мне. Открываю лезвие, оно старое, заржавленное и зазубренное. В задумчивости пробую сталь пальцем. Интересно, сколько козьих горл оно перерезало? Вопросительно делаю резкий жест ножом, Абдул кивает головой и улыбается.
– Нет, Абдул, давай я дам тебе острый нож, нечего животину мучить.

Достаю из рюкзака “ремингтон”, который как нитку перерезает двужильный провод. Абдул с удовольствием берет его. Козу уводят на край поля, туда же, перекрикиваясь, убегает детвора. Прислушиваюсь к голосу совести в себе. Он молчит совершенно.

Вскоре коза возвращается в виде шкуры, мяса и внутренностей. Абдул вручает мне несколько окровавленный нож, говорит, что мыть не надо, он понадобится еще. В земле давно уже выкопано углубление, в котором горит на угли костер, мы сидим вокруг и греемся, потому что с заходом солнца стремительно похолодало.

8. Справа налево: Ксюша, Самандар, Абдул, Рахим, дядька, помогший мне на осыпи, и носильщик, имя которого мы не запомнили

Приходит хозяин козы вместе с детворой, расстилается тент, на который складываются останки. В проломе забора появляется мужчина с большой заржавленной банкой из-под китайской краски. Судя по виду, ей лет двадцать. В банке больше литра парного козьего молока. Банку дают нам. Видя состояние сосуда, Ксюша говорит, что она не камикадзе и пить не будет. Я тоже в ауте, но решаю попробовать. Очевидно, что эту посудину не всучили нам специально, она ежедневно используется для молока.

Отпиваю. Вкус восхитительный. А, черт с ним! Выхлебываю полбанки разом. Слышу закадровый голос “мне-то оставь!”. Ксюша отбирает банку, но я уже чувствую счастье – парное молоко потрясающее. И пусть потом будет плохо. Благодарим, возвращаем банку и просим повторить, если можно. Дядька кивает и уходит.

При свете фонарей и костра в три ножа на двух площадках идет разделка мяса. Мы подбрасываем дрова в огонь. Судя по одобрительным возгласам, коза хороша и шашлык удастся – у всех возбужденно поблескивают глаза. Наверху деревня полностью погрузилась во мрак и тишину, электричество тут знают только в фонариках, и пара фонарных светляков движется от хибары к хибаре. Потом появляется третий светляк, он спускается вниз, к нам. Наверняка молоко. Небо усыпано звездами, Млечный путь как на ладони.

– Самандар, а что люди здесь делают по вечерам?
– Спят, – отвечает Самандар, искусно орудуя ножом. – Завтра рано-рано мужчины идут пасти коз, рубить дрова, строить. Женщины работают по дому, шьют, работают в поле. Дети по мере возможности помогают.
– А где здесь ближайшая школа?
– В двух днях пути отсюда на той стороне большого ущелья. Ее построил Райнхольд Месснер.
– А ближайшая больница?
– До нее дня четыре – пешком до Каракорумского шоссе, потом на машине.

9. Разделка мяса

Шашлык восхитителен! На угли одна за другой отправляются новые порции на костях. В стоящий рядом котелок складываются на обжарку куски мяса. Самандар обильно посыпает готовые куски перцем и солью. Запиваем мясо молоком. Наедаемся до отвала, чую, что добром это не кончится – созерцать небо придется долго. Разговариваем о жизни. Мы спрашиваем о местных обычаях и традициях, Самандар – о наших. Много интересных вещей удалось узнать…

10.

Ночью просыпаюсь, живот урчит, как мотор. Вылезаю из спальника, беру гламурную розовую туалетную бумагу и выбираюсь на склон ущелья. Он очень крут, порос лесом, но еще вечером я заприметил спиленное дерево, пень которого нависает над обрывом метра в четыре высотой, и можно посидеть с комфортом, свесив пятую точку в обрыв.

Млечный путь потрясающ! За ночь я созерцал его еще трижды.

Утром окончательно обезвоженный вкрадчиво спрашиваю Ксюшу, выбравшуюся первой из палатки:
– Ксюша, мы же в Пакистане?
– Ну? (голос недоуменный)
– Давай представим, что мы пакистанская пара. Жена должна всегда угождать мужу и слушаться его, не так ли?
– Ну? (голос уже не сулит ничего хорошего)
– Давай ты разведешь костер, вскипятишь воды и принесешь мне чай?

И как вы думаете, что ответила Ксюша?

11. А вот это ты видал?

Палец на ноге трехлетней девочки сильно распух. Из-за корки засохшей грязи, покрывающей ступню, невозможно разобрать, как далеко зашел процесс. Сначала надо отмыть кожу теплой водой, затем в дело идет перекись, наконец загноившуюся рану можно разглядеть. Когда-то это был просто порез. Но еще бы немного, и дальше палец – работа для хирурга.

Нужно было с самого начала продезинфицировать и сделать так, чтобы не попадала грязь. Все это, пока Ксюша обрабатывает рану девочки, сидящей на руках своего бородатого отца в шапке-масудке, я объясняю проводнику на английском, он переводит на урду. Отец согласно кивает, но видно, что понимает мало. Главное, втолковать ему, чтобы он не запускал рану, пока не заживет. Девочка – бессловесное создание с огромными глазами, сосущая чумазый палец, – молчит, хотя ей наверняка больно. Получив бинты, йод, пластырь, перекись и подробные инструкции, горец уходит. На очереди мальчик, оцарапавший голень.

Утро в деревне Нижняя Лойба отдает лазаретом. Паломничество началось еще накануне вечером, когда пришел кашмирец, сказавший, что его жена чуть не умирает от болей в животе. “Ей очень плохо!” – переводил Самандар. – Она не может заснуть, мучается сильно”. Ксюша скрылась в недрах палатки в поисках аптечки, а я пытался расспросами выяснить характер болей – по женской части или что-то желудочно-кишечное.

12. Ниже деревни наконец открывается вид на Диамирский склон Нанга Парбат

Жителям деревень возле больших пиков, представляющих интерес для альпинистов, повезло больше, чем тем, кто ухитряется выживать в более низких горах Кашмира. У альпинистских экспедиций всегда хороший доктор и обилие медикаментов. В каждой деревне к врачу выстраивается очередь, ибо это редкая возможность получить квалифицированную помощь в краю, где до ближайшей больницы несколько дней пути, а собственных знаний о гигиене и медицине нет и быть не может.

На вопрос о детской смертности Самандар ответил просто: “очень много”. Из благ цивилизации здесь только школа на другой стороне ущелья (день пути для взрослого человека), которую на свои деньги построил Райнхольд Месснер. Кстати, снимаю шляпу. В деревне с другой стороны горы на средства фонда Месснера построена небольшая больница.

13. Школу можно попытаться разглядеть. Это домик внизу под террасированными полями

Мы в глазах местных тоже экспедиция, поэтому наша небольшая аптечка уменьшается стремительно. Более всего смущает проблема двойного перевода, ведь из-за недопонимания можно дать не то лекарство. А мы не ахти какие доктора, правда, Ксюша заранее составила подробную шпаргалку о действии лекарств. К счастью, врачебная помощь ограничивается раздачей пластырей, антисептиков и антибиотиков – ничего особо серьезного, а мужчина, у которого умирала жена, с утра приходит и говорит, что лекарство помогло, и она заснула.

Пока собираем вещи и сворачиваем палатки, задаюсь вопросом, почему сволочи от политики думают о том, как больше состричь денег, или изобретают новую атомную игрушку вместо того, чтобы построить пару лишних больниц и дать образование этим людям? Риторические вопросы, разумеется.

Приходит еще пара горцев. Они раскладывают перед нами товар на продажу, несколько вышитых из бисера украшений. Это удивительно приятные своей незатейливостью и скупой красотой ожерелья, бусы, серьги, которые в свободное время делают женщины. Отличие от стандартных туристических побрякушек разительное. Эти делаются не на продажу, но для себя, их можно рассмотреть на девичьих шеях, ушах и головах, обладательницам которых пока рано закрывать лицо. Покупаем несколько ожерелий.

***

Путь вниз, как водится в горах, начинается с того, что мы здорово набираем высоту. Тропа идет по левой стороне ущелья, и пока от безжалостного уже на этой высоте и в это утреннее время солнца нас скрывают деревья. Однако, судя по тем видам, которые на очередном изгибе тропы открываются внизу, дальше будет только жарче, деревья закончатся, и вода иссякнет. Впереди долина Инда – одно из самых засушливых мест в нагромождении безымянных 4-х- и 5-тысячников между Гималаями и Каракорумом. Кстати, к вопросу обо всяких усама бен ладенах, найти кого-нибудь здесь нереально.

14. Самый светлый участок впереди внизу – долина Инда. Хорошим шагом до нее два дня

В этой местности в основном живет народность шина. В справочниках только скупая информация: всего их около 120 тысяч человек, исповедуют ислам со значительными пережитками древних анимистических верований. Занятия – земледелие, отгонное скотоводство, охота, торговля. Многие шина работают носильщиками и проводниками. Язык шина бесписьменный – это одна из разновидностей дардских языков (промежуточные языки между иранскими и индийскими). Удалось найти очень интересное сходство некоторых слов, видимо, без санскрита не обошлось.

Русский язык – язык шина
мужчина – мужа
месяц – матз
между – мажжа
будить – бужеоно
ты – ты
не пей – не пи
ты мой друг – ты май дари
зажечь – падзай (аналогия с “поджигай”)
я ем – а юм
ты ешь – ты юш
душа – джили
дым – дым
храбрый солдат – мужалей багадыр
дверь – дарр (сразу вспомнил таджикское “даро”)
голова – гава
заяц – ушайный
не бойся – не бийо

Жалею, что не знали об элементах анимистических верований, было бы интересно узнать о них от Самандара. Впрочем, в следующий раз…

***

Довольно долго слышится отдаленный гул, будто где-то идет гроза. Причем гул нарастает, и очевидно, что грохочет с другой стороны ущелья. Пытаемся разглядеть, что там, но дно ущелья слишком глубоко. Носильщики и проводник качают головами и возбужденно переговариваются. Самандар указывает на противоположный склон, и только тут замечаю, что во всю его высоту висит столб пыли. Он настолько огромный, что я его поначалу и не заприметил, тем более что пыль в цвет стен ущелья. Это камнепад. Высотой примерно в три километра. Продолжается он около получаса. Самандар говорит, что внизу есть небольшая деревня.

Он объясняет, что куда ни попадут камни, все плохо. Если на деревню, то это конец. Если перед нею, камни могут перекрыть реку – единственный источник воды. Кроме того, образуется запруда, которую может прорвать, и тогда поток смоет деревню. Если русло заблокируется ниже по течению, вода начнет собираться в озеро, и деревню затопит. Это уже не говоря о том, что и камнепад, и запруда уничтожат все подходы к поселку.

Черт возьми, дожить в этой стране до старости это подвиг! Ксюша более философски замечает, что здесь ты либо на горе, либо под горой. Точно, других вариантов нет. И это похлеще, чем “со щитом иль на щите”.

15. Вид на Нанга Парбат и долину Нагатон. Из этой долины начинают восхождения по Диамирскому склону, именно сюда спустился Месснер после гибели брата

Только отнимешь глаз от окуляра, как наткнешься на ряд лиц, которые глядят на тебя с пугающей внимательностью

16. Мгновенные уроки урду

Тропу перерезает крутая осыпь. Где-то выше пасутся козы, и это очень некстати. Прыгая по осыпи, они сталкивают вниз камни, и потому приходится следить за тем, чтобы не стать победителем в игре “догони меня кирпич”. А осыпь, сволочь, большая. Проходим благополучно, хотя пару раз пришлось уворачиваться.

Вскоре вступаем в заросли густых кустов, вокруг густая трава, значит, рядом вода. Эти отроги Нанга Парбат, по всей видимости, по строению похожи на непальские горы, что, в общем, не удивительно – и то, и то Гималаи. По капризу природы, не помню, как называется по-научному, вода здесь выносится почти на самый верх трех- и четырехкилометровых хребтов и оттуда течет вниз. Часто бывает так, что вместо ручьев лишь пересохшие и едва не вертикально уходящие вниз русла, путь которых по голому склону отмечен кустами и деревьями. По весне это бурные потоки, начисто размывающие тропы, но сейчас сухо, открытая вода встречается очень редко, и это даже ручьем не назовешь – так, что-то капает потихоньку. Приходится терпеливо набирать воду или же искать природные запруды-лужицы.

Умываемся в ручье. Пригоршнями лью ледяную воду на голову до тех пор, пока волосы не намокают как следует. Увлажняю и бандану. Этого хватит часа на четыре, потом понадобится еще, иначе солнечного удара не избежать – слишком жарко. Фляги уже наполовину пусты. Все отдыхают, кроме Абдула, который что-то выискивает в кустах. Внешний вид их знаком мне, я где-то видел такие кусты, причем не раз. Блин, это ж малина! Карабкаюсь вверх по склону в более густые заросли. Абдул улыбается и жестами показывает, что ягоды съедобны. Объясняю, что знаю это. Но уже не сезон. Находим от силы двадцать тощих ягодок и большую часть синхронно отдаем Ксюше.

Не иссякающие даже в самое жаркое лето ручьи отмечены деревнями. За весь день деревня попалась одна – несколько семей, живущих в полуземлянках. Люди пасут коз и делают небольшие лесозаготовки – древесина здесь очень ценится. Тут же маленький тоненький ручеек, из которого пьют два ослика. Выше по течению набирают воду для хозяйственных нужд люди. Как водится, при нашем появлении все мужчины выходят навстречу (женщины осторожно смотрят из укрытий) и приглашают на чай.

Но мы отказываемся, причем даже Самандар делает это настойчивее, чем обычно. Тревожный звоночек – видимо, спуск будет долгим. Идем дальше, Самандар рассказывает, что эти люди – Kashmiri people. Так народности Северных территорий, живущие к северу от Гималайской гряды, иногда называют тех, кто живет южнее Нанга Парбат. Эти семейства из непризнанного государства Азад Кашмир и ушли сюда по трем причинам. Первая и основная – тяжелые жизненные условия. В одной из предыдущих записей упоминалось, что с южной стороны Гималаев в горах зимы многоснежны и длятся по восемь месяцев в году. Все это время людям приходится жить, не выходя из домов, которые заваливает выше крыши.

Вторая причина – нестабильность в районе Линии контроля. На территории Азад Кашмира сразу после отделения Пакистана от Индии шли бои, во многие районы и сейчас запрещен доступ туристам, там неспокойно ввиду близости границы с Индией, вдоль которой с обеих сторон сосредоточены войска. Кроме того, на территории Азад Кашмира действуют лагери подготовки мусульманских экстремистов.

Третья причина – недавнее землетрясение. В 2005 году весь Кашмир протрясло на семь с лишним баллов, больше всего досталось именно Азад Кашмиру, где счет погибших шел на десятки тысяч, а многие деревни пропали бесследно.

17. Зеленым отмечена Линия контроля, отделяющая Азад Кашмир от Индии, и Нанга Парбат, за которую переселились Kashmiri people

Спускаемся ниже, становится еще жарче. Деревьев на склоне больше нет, будто ножом обрезали. Впереди все прелести горной пустыни плюс засушливость долины Инда. Ее близость чувствуется отлично – когда нет ветра, воздух горячий, как в печке, и потому заснеженная Нанга Парбат выглядит отсюда просто наваждением. Проходим, по всей видимости, последний ручей. Останавливаемся, кипятим воду – мы не хотим рисковать – и разливаем по флягам. Кто бы мог подумать, что вечером нам будет так плохо, что будем хлестать воду из реки, не глядя.

Широкий, почти бескрайний холм, покрытый выцветшей травкой. Ни одного дерева вокруг, ни одного пенька, прямо тундра. Время от времени в земле попадаются небольшие камни, их происхождение непонятно. Проводник обращает наше внимание на камни и говорит, что они сделаны в виде колонн и уходят вниз на большую глубину. Вкопали их тибетцы в то время, когда Кашмир был окраиной их царства.
– Мы как-то интереса ради пытались выкопать один из них. Не смогли, – говорит Самандар. Назначения их он тоже не знает.

18. Деревья кончились, защиты от солнца теперь нет. Наши носильщики

Доходим до края холма, дальше появляется тропа, которая змеей вьется по крутому склону. Это, товарищи, конец. Я спускался по подобным склонам в Крыму, правда, значительно меньшей высоты. Тут и налегке колени убьешь, а с тяжелыми рюкзаками с суставами можно прощаться уже сейчас. Время около часа дня, хорошо, если придем вниз к вечеру. Самандар, указывая вниз, говорит, что это его родина Бунарская долина, и приглашает нас в гости.
– Познакомлю с семьей, отдохнем, поедим, сможете помыться.
– Самандар, а мы не стесним тебя?
– Sergey (ударение всегда делается на первом слоге), – со значением произносит Самандар, – it’s my home! And you my guests! Он широким жестом обводит долину и прикладывает руку к своей груди так сердечно, что сомневаться невозможно – мы действительно его гости.

В моей голове неудержимо возникают опасные образы хорошего деревянного сруба с кроватью, со всеми удобствами, а главное душем – мы не мылись уже неделю. Судя по лицу Ксюши, ее преследуют те же видения, и прогнать их мы не в состоянии. Мысли столь навязчивы, что я грежу наяву: перед глазами коттедж, а на нем сверкающая надпись “все включено”. Чтобы попасть в деревню, придется после спуска пройти по долине немного вверх, чего очень не хочется, но упускать возможность испытать на себе местное гостеприимство было бы глупо. Где еще доведется посмотреть на жизнь горцев изнутри?

19. Самандар показывает, куда предстоит спускаться. Ущелье глубокое, и отсюда его деревню не видно

20. Снимок на максимальном увеличении телевика на 300 мм. Спускаться куда-то туда

21. Ксюша пока не представляет, что это будет за спуск

Внезапно с другой стороны холма появляется двое горцев. Они вписываются в окружающий ландшафт идеально – хоть картину рисуй. На бедрах подсумки с мощными биноклями – только так в этих горах можно найти скот, который в поисках травы откочевывает на десятки километров. Бинокли обходятся в целое состояние, не иначе как один в складчину на всю деревню покупают. Но самое поразительное, эти безумные спуски и подъемы для пастухов ежедневная обыденная прогулка. Правда, ходят они налегке.

Мы садимся на штабель обработанных и намертво высушенных деревянных шпал (как их сюда спустили сверху, думать не хочется даже), начинаются расспросы, Абдул быстро замешивает тесто и делает на горелке чапати, и ребята с удовольствием перекусывают чапати с маслом. Я думаю только о том, что во флягах уже мало воды, и набрать ее до низа будет негде. А пить хочется неимоверно – обезвоживание, в том числе за счет вчерашнего, пардон, поноса, меня доконает.

22. "Встреча на шпалах". Ксюша нашла в кармане рюкзака остатки шоколадки, и тайком их доедает

Самандар пытается позвонить по телефону Али, нашему менеджеру, впервые за несколько дней выйти на связь, сказать ,что все хорошо, и предупредить, что мы изменим маршрут (мы поняли, что еще пять дней такого трека будет слишком). Однако сотовый не берет здесь – несмотря на высоту, прямой видимости на долину Инда нет, а только там вдоль Каракорумского шоссе вышки связи. Из деревни Самандара дозвониться тоже невозможно, однако у встретившихся нам горцев сотовые телефоны. Оказывается, звонить они ходят в соседнюю долину. Это несколько часов вверх по противоположному от нас хребту в деревеню, где ловится сигнал. Потом тот же путь надо проделать в обратном направлении.

23. Пастухи. На заднем плане Нанга Парбат. На небе ни облачка, но на горе, как обычно, их целая куча, вершина окутана туманом. Отсюда, из этой жары, восьмитысячник кажется миражом

24. Сдается, такое растение доводилось видеть в России, правда, в горшке

Вскоре пастухи уходят. Пока Абдул пакует горелку и продукты, расспрашиваю Самандара про окрестные горы и долины. Оказывается, по эту сторону Инда он исходил их все, и про каждую может рассказывать часами. Впоследствии мы узнали, что один из перевалов альпинисты назвали его именем.

25. Рассказ про окрестные горы. На противоположной стороне видна зелень полей – туда снизу "ходят" позвонить

Спуск без содрогания вспомнить невозможно. Достаточно сказать, что уже на середине склона мы с Ксюшей даже впервые поругались, остановившись под тенью чахлого деревца. Ей показалось, что я занял более удобное место для сидения. Оно действительно было более удобным , но не настолько, чтобы ругаться по этому поводу.

Вот что думает на этот счет Ксюша: На то, чтобы подняться с земли или камня после отдыха, уходили почти все силы. И вот я смотрю на огромного здорового мужика, который с комфортом присел на очень удобный корень дерева, этакий стул. А стул один! Все равно как если пожилая беременная женщина с третьей группой инвалидности (а состояние было похожим) входит в автобус, где одно свободное сиденье, и у нее на глазах это место занимает пышущий здоровьем (ну ладно, ладно, не пышущий), но, черт побери, детина! О, как я была зла…

Пышущий здоровьем детина в этом время с ужасом думал о том, сколько часов еще идти вниз. От тропы осталось одно название, каждый шаг – новая нагрузка на колени в попытке не уехать по осыпному склону вниз. Пот заливает глаза, футболку можно выжимать, а остатки воды превратились в нагретое пойло, не приносящее облегчения.

26. Еще один вид Нанга Парбат

Каждый из нас падал по нескольку раз, хорошо, что несильно. Час за часом мы шли вниз, наконец солнце спряталось за ближайшим хребтом, но было уже все равно, теперь, останавливаясь отдохнуть, мы не садились – падали в пыль и лежали, время от времени дико похохатывая. У всех одежда стала одного серого цвета. Утирать пот уже не надо, потому что потеть нечем. Думаю, именно здесь обезвоживание достигло своего пика, и именно здесь я потерял три кило веса.

На безлесных холмах людей видно издалека, поэтому когда мы спустились на дорогу (это дорога, пусть проселочная!) и подошли к деревне, навстречу выбежала вся самандарова родня. Он сказал мужчинам, чтобы у нас забрали рюкзаки. Дважды нас уговаривать не пришлось. Оставшиеся сотни метров мы шли на автомате, не замечая почти ничего вокруг. Было заметно только, что деревня очень сильно пострадала от наводнения.

Наконец домики, полуземлянки, дворики, крутые тропинки, гостевой дом в одну комнату. Выбеленные и прокрашенные стены, двери, окна со стеклами, на полу матрацы с простынями (!), на которые мы падаем с одной только мыслью – пить!

Здесь стоит сказать о Самандаре. По местным меркам он встретил нас как самых дорогих гостей. Устав ничуть не меньше нашего, он еще долго бегал по деревне. Нагреть воду, принести нам парное молоко, принести воды, приготовить еду… Он задействовал все семейство. Ледяную воду из речки мы вместе с носильщиками, с которыми вповалку лежали на матрацах, пили из чайника, его принес один из сыновей Самандара.

27. Самандар Хан на фоне Нанга Парбат. Лучшего гида, чем он, встречать не доводилось

Опрокидывая кружку за кружкой, я вспомнил, что только однажды в жизни довелось полностью потерять чувствительность в ногах из-за усталости – когда в быстром темпе проехал 150 километров на велосипеде.

Уже глубоким вечером Ксюшу отвели на женскую половину, где она смогла помыться. Вода оказалось нагретой только до комнатной температуры, и это исключительный поступок, потому что в отсутствие дров жители деревни моются горячей водой весьма редко. Мне воды не досталось, впрочем, я вряд ли был способен оторваться от матраса, лишь выполз к порогу, чтобы отмыть от пыли и грязи руки и ноги. Впрочем, простыню это не спасло.

28. Счастливая вымытая Ксюша. Правда, руки замерзли – вечером очень холодно

Ужин был сказочным. Еда подавалась на лучшей посуде – фарфоровых блюдах. Рис, курица, редис, помидоры, перец и вода, много воды! За ужином мы еще долго разговаривали – нервное напряжение не давало заснуть, но уж когда завернулись в плотные теплые китайские одеяла ярких расцветок, сон пришел моментально, и даже пара местных блох, которые меня покусывали, были убиты только к утру.

29. За ужином. Рахим, Самандар, Абдул. Сзади один из многочисленных родственников Самандара