Дед, мат и попугай. Фельдшер — о жизни в хрущёвках (3 фото)
— О господи! — диспетчер аж вздрогнула. — Что у тебя за рингтон? Или сдохнешь от испуга, или мёртвые восстанут.
— Винтаж! Ностальгия по ушедшей молодости, — фельдшер быстро пробежал глазами карту вызова. — Тебе не понять.
К семидесяти годам дед обезножел. Старая травма спины, прооперированная ещё при СССР, всё-таки дала о себе знать, усадив героя труда в инвалидное кресло. Дед не отчаялся, мужественно приняв недуг как ещё одну трудность жизни. Правда, курить и материться стал больше, да и сварливости в нём прибавилось. Но у кого её не прибавляется к старости?
А в остальном ритм жизни не изменился. Ровно в семь утра, под трель допотопного будильника, дед просыпался, начиная ещё из кровати надсадным кашлем и матерком поднимать домочадцев, коим было положено вовремя успеть кому на работу, кому в школу. С помощью близких он совершал утренний туалет, завтракал и, закурив беломорину, усаживался в инвалидное кресло, чтобы, оставшись в квартире один, смотреть надоедливый телевизор и курить.
Новости телевизора деда не радовали. Он отчаянно материл всех и вся, утверждаясь во мнении, что только Коммунистическая партия СССР была на верном пути, пока её не сбил с панталыку подлый наймит Горбачёв. Материл и соседей, жалующихся его сыну на вечный запах "Беломора" и мат, доносящийся через тонкие стены хрущёвки до их квартир. И самих своих родственников порой обкладывал трёхэтажным, когда что-то делалось не по его хотению.
— Бать! — сын в который раз увещевал отца. — Ты б потише хоть возмущался. Мне соседи всю плешь уже проели. Ну, куришь. Ладно. Ну, давай хоть окно открою. Что ж всё в общий коридор тянет.
— Заморозить решил, сукин сын! — дед принципиально закуривал. — Как я окно закрывать буду, если замёрзну? Форточка нормально тянет. Я тебе как специалист говорю: тяга нормальная. Никакого запаха в коридоре. А соседям просто завидно, потому и жалятся.
— Да чему ж им завидно? — сын оторопел.
— Завидно, — упрямо повторил дед. — Я всю жизнь в героях. Всю жизнь на одном заводе! И почёт мне был и уважение. А эти? — он презрительно кивнул в сторону соседской квартиры. — Малахольные. Ни поговорить, ни выпить. Им-то квартиру свою покупать пришлось у новой власти, будь она трижды растакая. А мне государство советское за труд мой эту квартиру подарило. Бесплатно! Вот и завидно им.
— Околесицу не неси, — сын в отчаянье махнул рукой. — Бесплатно. Ногами ты своими за квартиру заплатил. Теперь вот мучаешься.
— И не околесица. Цыц у меня! — дед стукнул кулаком по ручке инвалидного кресла. — И не мучаюсь. А и ходил бы? Куда мне теперь ходить? На танцы? На б...? Во-о-т! Некуда. Все радости — поел, поспал, половинку четвертинки в праздничек. Поговорить вот только не с кем. Скучно. Вы на работе, соседи — малахольные. С телевизором, что ль, говорить? Так оттуда только идиоты на тебя смотрят. Тьфу, — дед сплюнул. — Эх-х, вот раньше было: всем двором, все знакомы. Уважали друг друга…
— Понеслось… — сын вышел из комнаты. — Поговорить ему, видите ли, не с кем. Скучно ему. Ладно. Устроим.
— Ну вот. Всё в порядке. Молодец. Теперь лежи. Сейчас тебе мама мультик включит.
Малыш, раздышавшись на небулайзере (прибор для ингаляций. — Прим. Лайфа), перестал кашлять, а заодно и плакать.
— Что за город? — Фельдшер снял перчатки. — За пятнадцать лет на скорой столько бронхоспазмов не видел, сколько здесь за год. Что ж вы все сюда едете? Детей пожалели б.
— Дёшево. Мы через Интернет квартиру покупали. Так-то вообще в хрущёвке жили. Вшестером на две комнатки, — молодая женщина посмотрела в окно. — Кто ж знал, что здесь полигон мусорный в двух шагах?
— Интернет. Живьём смотреть надо было. Хотя, чего уж теперь. Ладно. Через годик перерастёт ваш товарищ эту беду. А пока смотрите, чтоб не простужался лишний раз. Врача вам из поликлиники вызову.
Телефон в кармане фельдшера задребезжал, как видавший виды будильник.
— О! Семь утра. Опять звонок отключить забыл, — фельдшер выключил звук.
— И какого хрена все спят? — скрипучий стариковский голос донёсся из соседней комнаты. — Я, мать такую-то, должен сам за вас на работу идти? А ну быстро (трах-тибидох-тах-тах) поднялись! — отборный мат ещё минуты три сотрясал воздух квартиры.
Видя непонимание в лице фельдшера, женщина рассмеялась и указала рукой на приоткрытую дверь, ведущую в соседнюю комнату.
В большущей клетке, стоящей на полу на четырёх витиеватых ножках, сидел попугай. Серый жако с любопытством таращился на фельдшера, казалось, обдумывая следующую фразу.
— Опять по бабам шляешься? Кхе — кха-кха… рудники, б… . Вот и просрали страну! — попугай почесал лапой клюв и брезгливо отвернулся от вошедших, давая понять, что аудиенция окончена.
— Это кто ж его научил? — фельдшер обрёл дар речи после минутного ступора.
— От деда научился. Дед наш старый был. Ходить не мог. Матершинник жуткий. Как начнёт всех крыть — хоть святых выноси. Скучал так. Жаловался, что поговорить не с кем. Отец мой ему сдуру это чудище и купил. Чтоб не скучал. Деду попугай так понравился, что он, если б мог, всё золото партии ему завещал бы. И кормил чуть ли не с губ, и пёрышки ему приглаживал, и дождик ему из лейки устраивал. Полпенсии на попугая тратил. Зюганом назвал. И попугай к деду проникся. Кроме деда, никого вообще не слушал.
— Кусался. Если что — орать начинал. Прям как дед на телевизор, — женщина грустно улыбнулась. — Теперь вот с нами живёт. Да уж… деда лет пятнадцать как схоронили…
