Как раз в это время мне только-только исполнилось десять лет, в голове безостановочно трещал генератор различных идей и руки вовсю помогали жопе искать приключения для последней.
Вот именно в эту прекрасную пору, в мой дом, твёрдой поступью, шагнул хомяк Григорий. За давностью лет я уже не помню, кто ниспослал его нам и тем более не помню, кто дал ему такое имя. Вполне может быть, что мохнотелый и бездонноротый Григорий был инопланетянином, сосланным ко мне в квартиру за то, что насрал в командном модуле. А может он был посланцем высших сил, которые долго мучились со мной и прибегли вот к такому методу. Не знаю. Точнее – не помню.
Помню только, как я сижу за своим столом и думаю, куда поселить бездомного Григория, а Григорий в это время отчаянно срет на тетрадь по математике и одновременно пытается затолкать за щеку простой карандаш Кохинур. Срать у него получалось намного ловчей, чем с карандашом, поэтому спустя какое то время он бросил не залезающий в рот карандаш и целиком посвятил всего себя сранью. И пока математика покрывалась хомячьими страданиями, я все думал. И ведь придумал!
Я не зря написал первый абзац. К нам на Север привозили много чего, но вот клеток для хомяков не везли. По-видимому, правительство справедливо решило, что доставка жилья для хомяков вряд ли будет способствовать более интенсивному освоению Севера.
Поэтому вариантов не было, только делать самому. Делать клетку полностью из дерева я сразу отказался по одной простой причине – я видел, что меланхоличный Григорий сделал с карандашом, сразу после того, как цинично обосрал великую науку математику.
Но был выход! По нашим улицам ездил трактор и чистил дорожки, а у трактора щетка была из металлических прутьев. Так, после чистки, все дорожки оказывались усыпанные вылетевшими из крутящейся щетки, прутками-щетинками, каждая длиной, если правильно помню, сантиметров 15-20. В общем для хомячьей одиночки это было в самый раз.
Как выглядит клетка я знал. У друга была клетка, а в ней жил попугай-недоумок. Хотя недоумком он, скорее всего, стал уже по ходу своей неспешной жизни в этой квартире. И любой бы стал, если бы к нему сонному, сквозь прутья протискивался бы сизый нос и орал бы перегаром про «Соловой Российский – славный птах…» Это так батя выражал свою любовь к пернатому. Но пернатый не понимал всей нежности и с каждым разом все больше и больше уходил, своим попугайным сознанием, из реальности. В результате, он при виде бати, а со временем и любого другого человека, падал на спину, разводил ноги в стороны и обильно гадил. На спине. Улыбаясь. Тонкой и музыкальной души батя, не мог стерпеть такого отношения к нему лично и к коллективу в целом и, как-то раз, во время особо одухотворенного исполнения «Российского птаха», когда недальновидный попугай вместо аплодисментов нагадил почти на сизый нос, ранимая психика исполнителя не выдержала. В общем там был Хичкок, Спилберг и попугая не стало.
Так что, как снаружи выглядит клетка, я знал. А нюансы сборки, увы. Но, собственно, чего там знать? Прутья по периметру, деревяшки по граням и все! И я ее сделал! Это была моя первая клетка (и последняя), но как же она была прекрасна! При взгляде на нее Григорий, который до этого момента сидел в банке, конвульсивно дернулся, но взглядом одобрил. Кажется.
И вот торжественное новоселье! Гриша внутри, я снаружи. Правда веселия у хомяка почему то не наблюдалось, а даже как то совсем наоборот – за частоколом прутьев Григорий выглядел крайне сиротливо, и смотрел на меня взглядом несправедливо осужденного профессора математики.
Наверное ему надо тряпочек для гнезда! Утащив у матушки несколько носовых платков, я карандашом (другим уже) между прутьев позаталкивал платки в клеть. Они красиво упали у ног Григория, символизируя начало новой жизни. Но Григорий, нихрена не поняв этого символа, возмущенно задрожал передними зубами, повернулся ко мне жопой и легко вышел с противоположной стороны клетки.
Он просто руками вынул пруток и вышел! Покинув каземат он обернулся ко мне, что то показал на пальцах и ускакал в неведомую даль. Правда, я его потом нашел, но хомяк без клетки, это все равно, что палец без ноздри…
Клетки, как выяснилось, делать я не умел и Григорий, загрузив за щеки свой нехитрый скарб, радостно посвистывая ушел от меня к другу, в нормальную клетку. И впоследствии, как мне рассказывали, очень полюбил творчество Лещенко.
