Конфликт на юго-востоке Украины через объектив фотокамеры (16 фото + текст)
Далее авторский тест.
Широкино, курортный поселок на берегу Азовского моря, всего в 18 километрах к востоку от полумиллионника Мариуполя, уже четвертый месяц остается точкой соприкосновения украинской армии и сепаратистов.
Пока военные действия шли в основном в Горловке и Дебальцеве, в Широкине было относительно спокойно, но после дебальцевского котла и подписания вторых Минских соглашений очаг напряженности переместился сюда. Ирония в том, что для Широкина вторые мирные соглашения и стали началом боев. Поскольку позиции не двигались примерно с февраля, целых домов в поселке почти не осталось.
Попасть в Широкино оказалось слишком легко, ни одного блокпоста на подъезде к линии фронта не было: мы просто подъехали к крайним домам и нашли позиции ополченцев непризнанной республики, встретивших нас вопросом, как мы вообще тут оказались. Дорога, ведущая к поселку, полностью простреливается украинскими военными с высот из противотанковых управляемых ракет (ПТУР) и крупнокалиберных орудий. На подъезде к поселку со стороны Новоазовска нам попались недавно сожженные легковые машины, микроавтобус и башня танка.
Большинство зданий в поселке пострадали от минометного огня; сепаратисты живут в подвалах, во дворах готовят себе еду на огне в солоноватой воде: нормальной воды в поселке нет, да и со снабжением перебои.
После многих месяцев военных действий целых домов в Широкине почти не осталось.
Все эти месяцы украинская сторона контролирует главные высоты над Широкином, ополченцы занимают только четыре улицы на восточном краю поселка. Весь остальной поселок — полоса всего около 700 метров в ширину — зона ежедневного соприкосновения.
Разницы высот и хорошие укрепления дают украинским войскам большое преимущество: из тяжелого вооружения у ополченцев только пулеметы и гранатометы (АГС), но если с высот АГС стреляет на два километра, то со стороны ополчения они едва дотягиваются до укрепленных позиций противника.
Сепаратисты живут в подвалах, во дворах готовят себе еду на огне в солоноватой воде: нормальной воды в поселке нет, да и со снабжением перебои.
Украинские войска хорошо укреплены: блиндажи из бетона и стали с мариупольского завода «Азовсталь» невозможно пробить, стреляя с такого расстояния, да еще снизу вверх.
Сразу после нашего приезда со стороны высот начинается обстрел, сначала из АГС и стрелкового оружия, а через несколько минут ложатся мины. Через полчаса все затихает, и мы можем пройтись по поселку, где до сих пор живут около двадцати человек, в основном это пожилые люди, которым некуда уезжать, их имена написаны на заборах, большинство из них живет как раз между противоборствующими сторонами.
Один из них, 66-летний Юрий Гудилов, не может уехать в Мариуполь, его пенсии, 1500 гривен, не хватит, чтобы снимать там квартиру: за последний год цены в Мариуполе выросли вдвое, в том числе из-за беженцев, которые перебрались с территорий, контролируемых теперь ополченцами. Самая дешевая квартира в Мариуполе стоит не менее 2000 гривен. Юрий не понимает, за что все вокруг него воюют, ему все равно, кто победит, лишь бы в Широкине перестали стрелять.
Младший офицер Дмитрий, с позывным Малыш, ему только исполнилось 22 года, говорит ополченцам не обращать внимания, местные, по его словам, настроены проукраински. Украинская сторона уверяет, что против них в поселке воюет российская армия. Несколько человек и правда выглядят как военные, но еще больше они выглядят как отчаявшиеся и дезориентированные солдаты, брошенные командованием.
Командиров из штаба они не видели очень давно, со снабжением плохо, сепаратисты берегут боеприпасы, понимая, что новых не предвидится.
Около трех часов дня неподалеку начинает работать снайпер. Один из ополченцев отправляется с противотанковым ружьем образца 1941 года пытаться подавить огонь противника. Он ничего не получает за службу, формально он дезертир: из-за проблем с начальством и желания «воевать по-настоящему» он сбежал из тыловой части на фронт и возвращаться не хочет — посадят «на яму» (донбасский жаргон, означающий арест; в полевых условиях, вероятнее всего, где-нибудь в подвале). Его теперешний командир с позывным Тень просит не снимать лицо, он из Запорожья, приехал воевать по убеждениям, и война — единственный выход для него, возвращение домой было бы равносильно самоубийству.
Сидящий рядом ополченец жалуется, что штаб присылает сюда «нестреляных бойцов», которые ничего не умеют, а почти треть из них спустя неделю пишут рапорты, чтобы их перевели с передовой, — не выдерживают. Впрочем, это никого не удивляет.
Один из бойцов, с позывным Быстрый, допивает чай и начинает собираться на дежурство на позиции. Все тело у него в татуировках; он рассказывает, что его зовут Артем, ему 28, он из Ростова приехал сюда «защищать русских от фашистов» — он явно верит в то, что говорит. Артем из неблагополучной семьи, его мать в тюрьме, а отец отказался от него; сам Артем работал татуировщиком и уверяет, что добился больших успехов, собирается вернуться к работе, как только война закончится.
Артем уходит на позиции; через 15 минут украинская сторона снова начинает обстрел: сначала одиночные снайперы, потом перестрелка, подствольные гранатометы, за ними гранатометы и «шмели». Через 10 минут уже начинают ложиться мины. Мы с Тенью спускаемся в подвал, начинается плотный обстрел: помимо 82-го калибра начинает падать 122-й.
Ополченец Степняк. Это не первая его война, в 1990-х он воевал добровольцем на Балканах.
Дмитрий Малыш, 21 год (сидит слева), и Степняк (справа от него) говорят, что не переживут зиму, — штамп, который особенно странно звучит в самом начале лета.
Тень говорит, крупный калибр — это две ноны (НОНА — новое оружие наземной артиллерии. — Slon), а миномет стреляет из-за здания санатория «Краматорск». Несколько мин ложатся очень близко, все позиции давно пристреляны, а корректировать огонь с высот удобно. Еще через 10 минут из рации звучит: «У нас потери, потери, двухсотый!» Связь очень плохая, скоро кто-то говорит, что есть трехсотый. Еще через минуту подтверждение: «Быстрый — двести». Мина попала прямо в окоп.
На войне смерть не называют своим именем, не говорят «погиб», «труп» или «умер». «Двухсотый», «двести» — это и глагол, и существительное, эвфемизм для убитых; «трехсотый» — эвфемизм для раненых.
Тень говорит, что редкий день обходится без потерь, обычно бывает один-два раненых или убитых. Если так будет продолжаться, добавляет он, то примерно из 50 ополченцев, находящихся в Широкине, до зимы никто не останется в живых.
Другой офицер, позывной Степняк, родом из Санкт-Петербурга, рассказывает мне, что в 1990-х он воевал добровольцем на Балканах. «Хорошо, что вы сюда все-таки приехали, хотя бы посмотрите, как тут на самом деле, а то в штабе вам расскажут совсем другое». Степняк говорит, что радуется наступлению каждой ночи, а если просыпается утром, считает это чудом.
Артем Быстрый, 28 лет, говорит, что приехал воевать, чтобы защищать русских от фашистов. Погиб в перестрелке через несколько часов после того, как были сделаны эти фотографии.
Ночью пришел маленький гражданский грузовик за телом Артема Быстрого, его командир и близкий друг Дима Малыш решил лично отвезти тело в Новоазовск, чтобы потом поехать в штаб и требовать подкрепление и оружие. Его просят заодно привезти побольше сигарет. «Если не дадут подкрепление и поддержку, то я и мои бойцы напишут рапорты на перевод», — говорит он мне. На следующий день Дима возвращается в Широкино с обещаниями, будут ли они выполнены — неизвестно.
Последние месяцы все говорят, что отряды непризнанной Донецкой республики будут брать Широкино, а следом Мариуполь. Едва ли это возможно сделать в лоб; сепаратистам, которые там сейчас, это явно не под силу.
