Они – победители. Они освобождали города и страны, их имена выбиты на стелах и мемориалах. Они – герои, их грудь украшают ордена. Многие пошли на фронт добровольцами, многие были там ранены, все потеряли кого-то из друзей и близких. У одних совсем не осталось родных, от других родные отказались, некоторых еще навещают. И теперь они живут в доме престарелых – московском Пансионате ветеранов труда №29. Послушаем, о чем расскажут те из них, кто еще в силах что-то рассказывать.
Скачкова Надежда Федоровна. «Мы еще не побежденные!»
1923 г.р. инвалид 2-й группы. Воевала в 14-м отдельном батальоне Белорусского фронта в частях воздушного наблюдения оповещения связи (ВНОС). После войны работала сначала на Кунцевском кожзаводе табельщиком, затем комендантом общежития. В Доме ветеранов с мая 2006 года, сюда ее привезла дочь, оставив себе 3-х комнатную квартиру.
В 41-м году я защищала Москву. Жила тогда в Кунцевском районе, он считался Московской областью. Детей до 14 лет приказали всех вывезти из Москвы, а после 14 оставляли в Москве для обороны. Мы рыли противотанковые рвы, железки обкручивали колючей проволокой и устанавливали их на обочине, на тот случай, если прорвется фашистский танк через район. Мы копали окопы, траншеи… Как-то был такой случай: привезли нам обед, а был солнечный день, тихий такой, вдруг слышим: прорвался «стервятник» — самолет с фашисткой черной свастикой. На бреющем полете спустился, и давай строчить из пулемета. Все в панике, военные кричат: «Ложитесь! Ложитесь!» Мы с подружкой в кусты. Отстрелял – и улетел, но разбросал листовки. Я читаю, а военный у меня вырывает. В листовках такие слова: «Вы побеждены, это пропуск, добровольно сдавайтесь!» Я же военным и говорю: «Ну прочитала я листовку. И что же я пойду сдаваться?! Да и кто пойдет сдаваться к ним? Мы еще не побежденные!»
В феврале 43-го года вручили мне повестку на фронт. Прибыли мы туда, девушки. Заходим в военкомат, нам говорят: «Полк, в который вас назначили, сегодня на рассвете ушел на передовую. Но вы не расстраивайтесь, вас сейчас направят в 14 отдельный батальон». Он входил в состав действующей армии, второй Белорусский фронт. С ним я дошла до Польши. И уже там, в Польше, стояли мы на посту, ночью девушка выбегает: «День Победы! Ура!» Поляки вышли, смотрят. Кричим им: «День Победы! Ура!». Так я встретила день победы на боевом посту и домой вернулась в августе 45-го. Но не все в Польше тогда нас принимали как освободителей. Прошли лес, помню, нам командуют: «Девушки! Автоматы положите пока на повозку, гранаты держите в кармане, под поясом пусть у вас будут диски для автоматов, снимите ремни, сейчас будем проходить через деревню». А то нас принимали за завоевателей. Говорят: «Нам не нужна советская власть! Вы завоеватели!»… Я как-то спросила местного: «А тебе кто нужен, Гитлер? Что ж вы допустили, что вас немец подмял? Нас, девушек, на фронт взяли, а вы, ребята, ходите здоровые, не защитили себя!» Когда прошли мы населенный пункт, стоят местные — смотрят на нас. Мы им помахали: «до свидания». И они нам помахали — так и попрощались.
Юферев Валентин Иванович. «Любишь фюрера – в расход!»
1926 г.р. инвалид 2-й группы. Две контузии, ранение в ногу. Орден ВОВ, орден Красной звезды. Старший лейтенант в отставке. Служил до 1953 года на секретной службе в авиации начальником секретных библиотек Волжского Технического Авиационного училища. После войны работал водителем в троллейбусном депо. Персональный пенсионер. Воспитанник детского дома. Своей семьи нет.
Я воевал на Ленинградском фронте. В разведке, командир отделения был. До войны работал мотористом на рыболовном судне в Баренцевом море. Оттуда я и пошел на фронт — добровольно, в марте 43-го. Я воспитанник детского дома, родителей своих, кроме отца не помню. Отец уходил в августе 41-го года, тоже добровольно, как и я. Не сладко было на фронте. Знаю и про блокаду Ленинграда, Старую Руссу, Псков. Всю Эстонию и Латвию я прошел. Закончил войну в городе Тукумс в Латвии.
В разведке ходил на задания, за «языком» ходил. Когда мы немецких «языков» брали, вообще-то очень редко кого убивали. Пленных мы вовсе не расстреливали, не убивали тех, кто сдавался сам. Это они все боялись: в плен попадешь к русским – значит, убьют. Нет, ни одного пленного не убивали, кроме тех, которые «стояли», как говорится… Вот я помню, один случай был. Немца все спрашивали: «За кого ты воевал?» Он говорит: «Я люблю фюрера, люблю Германию. За это я и воевал». Ну тогда — «Вон за сарай, в расход», и расстреляли его. Таких все же убивали.
В Ленинграде есть курган, с него видно весь Ленинград, как у нас с Воробьевых гор – Москву. Я защищал его со своим отделением полторы недели. Теперь там находится доска, с именами тех, кто охранял этот курган. Мое имя и имена восьми человек со мною, солдат. Немцы старались меня выбить с этого кургана, но не удалось. Выстоял!
Ермаков Александр Никифорович. «Мы победили храбростью русского солдата»
1918 г.р., инвалид 2 группы. Воевать начал с 22 июня 41 года на границе с Германией. 9 мая встретил в Будапеште. Награжден двумя орденами Красной Звезды и орденом Отечественной войны. Получал многократные мелкие ранения. До войны работал токарем 6-го разряда. После войны работал начальником экспериментального цеха ГлавАтома. Пенсионер с 1978 года. Своей семьи никогда не было. В Доме ветеранов с мая 2006 года
Сам я вообще-то много где побывал, на многих фронтах: Донской, Брянский, Центральный, Юго-Западный, Западный, Степной, 4-й Украинский, 2-й Украинский и Карельский. Наша бригада называлась «бригада прорыва», ее бросали в места, где надо немца разгромить. Мы наносили мощный удар и уходили. Поэтому мы были и у Жукова, и у Рокоссовского, на Карельском фронте.
Встречали русского солдата везде по-разному. Были дружелюбные, были недружелюбные. Болгарию я тоже брал, Румынию, Венгрию, Австрию, Польшу, Югославию, Чехословакию. Югославы и словаки – мы приехали, вроде, как и домой – славяне. Поляки по-разному. Если чисто поляк – недружелюбно, а если поляк, смешанный с украинцами – у них там села разделенные, — те получше. Болгары в отношениях дружелюбные были, а вот венгры – там тоже по-разному.
Я был одним из первых русских солдат кто вошел в Будапешт. Будапешт – это два города, разделенных Дунаем. Буда – это здания – дворцы, похожи на английские, со шпилями, а Пешт – это правительственный центр. На территории Буды власовцы находились. Воевали, как говорится, русские с русскими. Нам показали тайный ход, и мы по этому ходу вышли в район, занятый власовцами. Они ходили в нашей форме, в наших шинелях, вооружены тоже были нашими автоматами и винтовками. Они назывались РОА — Русская освободительная армия. Там была площадь большая, вроде нашей Красной площади в Москве, только в уменьшенном масштабе. Наши ворвались на площадь, бой вели врукопашную – кто кого! Мы победили, но власовцы держались крепко, потому что знали: если они попадут к нам, их расстреляют. В любом случае расстреляют, как предателей.
В Будапеште местные к нам относились по-разному. Население считало, что русские – очень плохой народ. Но мы им помогали. Мы не издевались так над людьми, как немцы. Немцы издевались страшно. У нас таких пыток не было.
Страшные бои были в Финляндии. Я штурмовал укрепления Маннергейма. У немцев были очень сильные укрепления. Сапун-гору брал. Слышали про Сапун-гору в Крыму? В составе украинской армии, Толбухин командовал, Жуков потом присоединился. Брал Севастополь…
…Мне кажется, мы победили храбростью русского солдата. В отношении вооружения в первые годы войны немцы превосходили нас очень значительно. А за Дунай нам присвоили Героев. Командующий вызвал 10 человек, которых я возглавлял и сказал: «Если попадете на тот берег Дуная – вы герои Советского Союза». Ну, мы и попали на тот берег!
Буткова Александра Александровна. «…Девушки, мы все будем живы!»
1921 г.р., инвалид 2-й группы. Москвичка. Лейтенант медицинской службы. Орден ВОВ 2-й степени. Всю войну прошла без ранений. После войны работала в 64-й клинической больнице завода «Союз». На пенсии с 1978 года. В Доме ветеранов с 1996 года.
Закончила я войну в Радзехове, это Украина, бывший польский город. У нас во Львове стоял штаб. А служила на 1-м Украинском. Я была старшим военфельдшером отдельного стрелкового батальона. Мы много очень прошли – западную часть Белоруссии, близко подходили к Латвии, 20 километров не дошли до Риги. Но самые сильные бои были в Винницкой области, и особо в Карпатах и Закарпатье… Я одна была девушка, а у меня было четыре фельдшера в подчинении, ротные – по ротам. Меня на улице Огарева в Москве призвали на фронт, там все плачут, а полковник говорит: «Вы защищать Родину желаете?» – «Конечно, а как же?» Он вышел и говорит, показывая на меня: «Вот посмотрите, девушка молоденькая, маленькая, а вы по 30 лет, ревушки!». А я говорю им: «Девушки, мы все живы будем!»
Я же думала, что бои где-то «там» будут, а нам раненых будут подвозить, и мы будем оказывать помощь. Но оказалось все не так – пришлось работать под пулями, под бомбами. Как-то двух раненых я потащила, один был в голень, другой – в бедро, тяжело. Перевязки сделала, из-за кустов посмотрела – идут на расстоянии, может быть, сто метров… немцы!!! Я говорю: «Немцы! Я не умею гранаты бросать, еще не училась». Тому, который в голень ранен, я говорю: «Я вас подержу, когда они подойдут, у нас две гранаты есть, чтобы подорваться всем нам. У меня два брата на фронте, я знаю, это единственный выход». И только это проговорила, смотрю из-за куста, начальник штаба пять человек взял и в атаку пошел с пистолетами. Его машина как раз подъехала нам на помощь. Так спаслись тогда от смерти. Вообще тяжело было. Но войне мужчинам тяжело, а девушкам тем более.
На Западной Украине, там же еще и бендеровцы были. Один случай был: Едем мы на машине во Львов. В час ночи. Едем, а пациенты говорят: «Доктор, а вы не боитесь, что у кладбища могут напасть бендеры?» Я говорю: «Ну что же делать? Ну, убьют, значит убьют». – «Ну, нет, вас не убьют». – «А почему вы знаете?» – «К вам же они обращались, и вы никогда не отказывали в помощи». И действительно, остановили нас бендеровцы,. Спрашивают: «А кто с вами едет?» Я говорю: «Это боец, я его из госпиталя взяла, у него туберкулез, его уже на списание». Я своему санитару приказала, чтобы он только молчал. Они что-то поговорили и уехали. Приезжаем мы в два часа ночи в часть. Когда я пришла, все командиры, весь штаб подбегают: «Мы думали, что все». Или вот, например, идем мы, смотрим – гуляние. Спрашиваем: что такое? Свадьба. Ну, что же, хорошо. Мы только повернулись, они нам в спину из пулеметов. Некоторые даже говорили: «Мы за самостийную Украину. Зачем сюда идут русские? Нам не надо». Вот так нам отвечали. Мы к ним очень хорошо относились, я не знаю, почему такая вражда. Мне кажется, их эсесовцы так настраивали. Может быть, им за это платили, я не знаю. Но все-таки, я была рада тому, что мы свою родину защитили. Пленным мы делали только хорошее, мы угощали их. Даже раненому немцу я свою часть хлеба отдавала. Он говорит: «У меня трое детей – восемь, шесть и два года» – я немецкий учила, понимала эти слова. Трое детей, а ему 32 года. И черный хлеб, свои полбуханочки, я ему отдала, потому что он лежал там больной. Среди них тоже были и хорошие люди. Нельзя всех за плохих считать. Они тоже наших спасали, тоже лечили, укрывали. Вообще, в любом народе есть хорошие люди.
Я не понимаю, как не поделиться с человеком? Когда человек пройдет тяжесть жизни, он будет понимать, что такое делать добро человеку, он будет понимать, он это будет ценить. Я, например, очень довольна, что я прошла фронт. У меня два внука – один два института кончал, другой артист, я их так воспитывала, что жить нужно дружно, если есть возможность – помогать. Они хорошими людьми выросли.
Гусев Михаил Петрович. «Я помню еще первый храм Христа Спасителя...»
1913 г.р. инвалид 2-й группы. С 1941 года воевал на Северо-Западном фронте артиллеристом. Остался без ноги после минометного обстрела. После войны работал в артели для инвалидов. В Доме ветеранов с 1991 года.
Провоевал я всего семь месяцев, был ранен. До войны я слесарем работал на оборонном заводе. Я бы мог не попасть на фронт-то, мне 27 лет было, когда война началась. Я с 13-го года. Сейчас мне 94 скоро будет. Наш завод эвакуировался, целиком, весь. А я и еще двое – нас четыре брата – и мы никто не поехали в эвакуацию. Сказали: «Мы никуда не пойдем, будем Москву защищать». В военкомате нас отправили на Северо-западный фронт.
Я хорошо помню свою молодость… НЭП – новую экономическую политику. Ленин ее ввел. Все сразу появилось – и сыр, и масло, и колбаса, осетрина и севрюга. НЭП был с 24-го по 30-й год, когда Сталин уже стал власть приобретать. Я к храму Христа Спасителя ходил рыбу ловить в Москве-реке. Еще тот первый храм помню! Он тогда еще открыт был, и можно было зайти. Сейчас, может быть, и не хуже, но в то время… Лампады висели позолоченные, в них вделаны были полудрагоценные камушки, подсвечники, люстры, алтарь какой! Иконопись какая! Красота…
В храм мы с женой ходили, но не в Христа Спасителя, правда. У нас была церковь рядом, где я жил, называлась Иван-воин в Ивановском переулке. Это на Якиманке. А напротив церкви французское посольство. Почему ее не сломали? Потому что заступилось французское посольство, чтобы ее оставили. Вот она и осталась, до сих пор стоит. Тогда ей было 300 лет, сейчас, наверное, 350 или больше. А в храм Христа Спасителя мы так, наездами, не всегда, не каждый день. Ну, в недельку один раз заглянешь. Как взрывали Храм Христа, я не помню. Видите, какое дело, эта зараза Каганович, серый кардинал, как его называли, это ведь его инициатива. Как взрывали, я не видел, я видел, когда он уже был разрушен. И многие так. Уже когда пришли – развалины дымятся. В старой Москве, какой я ее помню, было много храмов, очень красивых. Но сейчас я думаю, не хуже стало, и, если честно, мне современная Москва даже больше нравится, чем тогда при НЭПе, в годы моей молодости.
Антонова Ольга Андреевна. «Сбитых с моей помощью самолетов я не считала…»
На фронте с 1942 по 1945 год, служила в 25-ом зенитно-прожекторном полку . Имеет медали за победу, в Доме ветеранов уже пятый год.
Я служила под Москвой. В 25-ом зенитно-прожекторном полку. Там у нас прожекторы были, мы ловили немецкие самолеты. Сбитых с моей помощью самолетов я не считала. Агрегат, прожектор, мотор работает, и прожектор работает… ну, и направляется луч на летящий самолет.
Друзей с фронта не осталось, ни с кем не переписываюсь, да и с кем? Сейчас все – кто замужем, кто живой, кто неживой. Адресов не брали. В передаче «Жди меня» нашли бы, но кто приедет? Все разбросаны по разным городам… И о войне не могу чего-то особенного вспомнить, хорошего например. Чего там хорошего, если война? Везде бои были, сильные бои.
Простовильченкова Анна Григорьевна. «От расстрела нас спасли партизаны»
1925 г.р., родилась в Смоленской области, на фронте с 1943 года по 1945 год, служила в авиации как технический персонал. День победы встретила в Польше.
Во время войны я была техником: обслуживала военное оборудование, самолеты. И в Белоруссии, и в Украине, всюду нас перебрасывали. У нас был истребительный батальон. На фронт попала по повестке. Мы попали в оккупацию, под Смоленском, а когда немцев изгнали, на фронт стали брать гражданских. В том числе и девушек. Кого в госпиталь, кого куда… меня вот в авиацию.
Время было тогда, сразу скажу, малоприятное. Например, когда попали мы в оккупацию, нас даже расстреливать водили! У нас на Смоленщине большие леса, местные жители – девочки, мальчики — партизанам кушать доставляли. И вот мы где-то попались с сумками, там нашли крошки хлеба, и, короче говоря, увезли нас в гестапо. Поколотили там как следует, и постановили расстрелять. Отвели в лес (они хотели, видимо, там нас расстрелять) — а из леса партизаны на лошадях, вооруженные. Немцы бросили нас и бежать. Так мы остались живы.
В марте месяце 1943-го года нас освободили. Пришли советские войска. Нам было тогда лет по 16-17, не больше. Что мы знали? Да ничего еще. И жизни не знали, только уже каждого боялись. У меня был братик маленький, с 35-го года, он потом умер. Так он, как только увидит в шинелях людей, так было трясется весь: «Мама, опять немцы, опять немцы!» У него уже истерика, страх перед любым солдатом. Но мы выжили! И голодали, и все было. И картошку копали из-под земли, которая зиму зимовала, уже гнилая. Из нее лепешки пекли и ели. Теперь даже вспоминать больно. Но не только выжили, вместе с фронтом я прошла всю Белоруссию и встретила победу уже в Польше, в составе 1-ой Московской воздушной армии, 16-го истребительного батальона!
Палладьева Валентина Васильевна. «Сначала капризничала: не буду здесь служить, здесь одни мужчины!»
Вынужденная переселенка из Литвы, после войны проживала в городе Вильнюс. На фронте с 1943 года, Северо-западный фронт. День победы встретила в Прибалтике.
Война настигла меня в 43-м, Ярославской области. Мы туда из Калуги переехали, где жили до войны. Так фронт двигался. Отчим отвез нас сюда. Эшелон с заводом из города Калуги шел в Ташкент, а он сказал, что, мол, очень далеко. И мы остались в селе между Костромой и Ярославлем. Вот он нас привез целую кучу, а его забрали в армию, не важно, что маленький ребенок, без всяких церемоний. Девушек собирали тоже на фронт, предложили быть шифровальщицами. Сказали, что очень хорошая специальность – управление внутренних войск. Отвезли на курсы в Москву, обучили по-быстрому, за два месяца и распределили по фронтам. Я такая приехала воительница на фронт, что, когда мне сдавали дела, я расплакалась. Закапризничала, мол, я не буду здесь служить, здесь одни мужчины! 20 лет мне было. Но, тем не менее, никуда не денешься, хоть и мужчины одни — пришлось служить там, куда направили, так я очутилась на Северо-западном фронте. Шифровала и передавала секретные послания. На радиостанцию донесения приносили, а радист сидел, и «стучал» текст «морзянкой». Я же зашифровывала русский текст донесения цифрами, которые потом передавал радист.
Вместе с фронтом пришли в Литву, там остались. Наш полк был по борьбе с бандитизмом. Разбирались с оставшимися немцами и местными фашистами. Они в бункерах жили, а мы их отлавливали. В том числе и тех латышей, которые поддержали фашистов. Они тогда говорили: «И без вас было при немцах нам неплохо». Ну а я после войны осталась в Прибалтике, долгие годы прожила в Вильнюсе. Уже после переворота, в 95-ом году, нас привез обратно на родину наш сатирик, Михаил Задорнов. Он лично попросил Лужкова, чтобы тот принял 50 человек из Прибалтики — одиноких стариков. В том числе и меня.
Кравцова Октябрина Лукинична. Кого называли «Золотой ордой»
1926 г.р., на фронте с 1942 по 1945; военная специальность — метеоролог, победу встретила под Берлином.
Я работала в летной части метеонаблюдателем. Это на метеостанции, наблюдала за погодой. Мы в Краснодаре жили, когда наши сдавали Севастополь, Крым. А закончила я войну в 60-ти километрах от Берлина.
Когда попала на фронт — только сдавала выпускные экзамены в школе. Я была отличница, и ко мне на экзамене посадили второгодницу, Нину Брызгалову. «Нина, куда ты идешь?» — спросила я. – «В воинскую часть заниматься». А немцы уже вот-вот подойдут, они на танках шли. И мы вместе пошли на метеостанцию. Там был начальник метеостанции Михаил Семенович Бережков. Нина постарше была, а я совсем девчушка. Он как меня увидел, говорит: «А что я с этим ребенком буду делать?» Но потом ему меня жалко стало: куда, не немцам же оставлять? Сказал, что нужны три девочки. Я пришла домой и рассказала все семье. Мама говорит: «Бери сестру, и уезжайте». Вот мы и уехали первым эшелоном. Мама пришла на вокзал, а у нас был комсорг, Леня Хрусталев, очень красивый мальчик, он ее во второй эшелон посадил, когда тот был уже на ходу. Мама майору сказала: «Я вам двух девочек отдала, — и попросилась, -Возьмите меня с собой!» Приехали в Буденовск, тот самый, там был тогда тупик на дороге. Леня ехал другим эшелоном. Вдруг вбегает: «Встречай, гости приехали!» Я думаю: «Какие гости?»,- я же никого не знаю, выхожу, смотрю – на машине сидит мама. И так мы всю войну, до самого окончания были вместе. Она работала медсестрой, сестра радисткой.
Отступали мы до Каспийского моря, там должны были перейти в Среднюю Азию. Но последний рыбацкий городок, уже на берегу Каспия — мы отстояли. И весной началось наступление. Это был 42-й год. И вот шли: Кавказский фронт, потом Степной, Воронежский, 1-й Украинский. Мы обслуживали полк летный – питание, заправка, бомбы, разгружали эшелоны с бомбами, бомбы по 100 килограмм. Так дошли почти до Берлина!
Многие города освободили мы тогда, наших всех уже и не помню. Проезжали Воронеж, там ни одного дома целого не осталось, одни трубы… Помню как пришли в Польшу, и первый город был Бриг. Там такое творилось! Понтонная переправа, немцы бомбили ужасно, и вот мы ночью еле перебрались на тот берег. Но дошли практически до Берлина, среди бомбардировщиков, которые мы обслуживали, пилотом был и мой муж Павел Артемьевич Плотников — 344 эффективных боевых вылета. Он был дважды герой Советского Союза. Не зря их тогда называли «Золотая орда»!
Загороднев Михаил Иванович. «Меня оперировал свт. Лука»
1920 г.р., на фронте серьезно ранен. Прошел Сталинград, Китай. Из наград имеет орден ВОВ, знак за победу над Японией. На войне потерял троих братьев. В Доме ветеранов год. Отправлен сюда родственниками.
Я инвалид Отечественной войны. Дважды ранен и контузия. На четырех фронтах участвовал, последний раз в Китае через большой Хинган, и через пустыню Гоби проходили.
Отечественную войну я встретил в Украине, в кадровой армии. Донской – это мой первый фронт, второй — ужасная мясорубка, Сталинградская битва. Там мы потеряли очень много, я помню все говорили тогда, что за Сталинград мы отдали миллион человек. Там меня ранило тяжело, в позвоночник, много пролежал – больше 11 месяцев. Оттуда меня отправили в глубокий тыл — в Красноярский край, курорт Учум. А с курорта перевезли в сам Красноярск оперировать, где я и встретился с профессором, доктором медицинских наук Ясенецким. Он главный хирург был в Красноярске, образование духовное имел, архиерей, всегда ходил с крестом большим. Он-то меня и оперировал, осколок удалял из крестца позвоночника. Медсестры и врачи предупредили сразу: только не называй его «товарищ»! Ну, какой он мне товарищ? Он доктор, медицинских наук профессор, потом архиерей, духовное лицо. А я кто? Сказали также, мол, Вы погромче говорите, а то он немножко глуховат. Это все было на проспекте Ленина в Красноярске, в нервном госпитале. Осмотрел меня профессор на первом этаже, как сейчас помню: у него коврики везде меховые на полу лежали, чтоб ему холодно не было. И вот он дал заключение: «Оперировать»! И сам меня лично оперировал. Помню, он во время операции говорит: «Дайте зубило!» – «Батюшки, – я думаю. – Металл будет рубить?» Медицинское зубило оказалось — выковыривать осколок из крестца позвоночника. Я кричал сильно от боли.
Навсегда запомнилось завещание, которое давали офицеры под Сталинградом: «Если мы погибнем или умрем, похоронить нас солдатами». Вот так.
Лунин Виктор Петрович. «После наркомовских 100 грамм воюешь смелее, но и погибаешь быстрее»
1929 года рождения, доброволец. На фронте с 1942-го года. Три года в Доме ветеранов.
На фронт я сам попросился. Сначала это как игра все было, но потом, когда уже начали воевать, как следует…
Нам сначала давали на Карельском фронте понемногу алкоголя, для смелости. И зря давали! Я не стал пить, молодой был, и свою долю отдал другому товарищу. В тот же бой его убили! Командуют «в бой», а если под «этим делом» — идешь смело и ничего не страшно… Но и погибаешь быстрее, потому что ничего не боишься. Там, на Карельском фронте лес был, сидели везде так называемые кукушки». А «кукушки» – женщины лет по сорок (Название "кукушки" финские снайперы получили за то, что стреляли с деревьев и переговаривались птичьими голосами – ред. ). Помню одну наши сшибли — искололи штыками.
А потом нас перевели в пехоту, на 3-й Украинский фронт. Хотели нас забросить в тыл врага, уже и пайки американские нам дали, только вот самолеты не пришли. Старший лейтенант тогда вывел из под огня из всей бригады только 17 человек… среди них был и я.
Пономарев Николай Ефимович. «Меня звали на фронте "Бочкарь"»
На фронте с 1942 года. Брянский, Ленинградский, 1-ый Украинский фронт. Летчик, фотограф. Семь боевых орденов, после войны — инструктор в аэроклубе.
Когда началась война, меня спросили: «кем хотите быть?» Я сказал: «Летчиком, давайте в школу направляйте». И на следующий же день меня отправили в летное училище в городе Серпухов. Как раз сын Сталина только окончил это училище, а я начал там учиться. Чуть позже нас перевели сюда в Москву. Тут я закончил обучение: пришлось на Щелковском аэродроме учиться стрелять, бомбить. Мы были целый запасной полк, 120 человек — курс.
Воевать же пришлось – на всех Белорусских фронтах! Штурмовали. Бомбили по военным целям на высоте 20-25 метров, не выше. По нам с земли стреляли, но я даже ранен не был. Не царапнуло меня даже. А ведь у меня было 115 вылетов! Из них около 50 — разведывательных. Посылали разведчиком, гвардейским разведчиком и фотографом. Говорили: «Вот у нас генеральный фотограф есть, пусть фотографирует». А летать я любил.
Много тяжелых боев было. Нам легких боев не давали. Только туда, где трудно, нас отправляли. В Украине мы стояли в Радзехове, где бендеровцы были. Там были очень тяжелые бои. Как-то нам говорят: «Прилетел инспектор дивизии, он хочет вас проверить, как вы со штопора выводить будете самолет, если в штопор попадете». А мы в штопор никак не могли попасть: у нас на большой скорости штопора не бывает. Мы летали на низкой высоте, на максимальной скорости — 380-360 скорость была. Я поднялся на 3 000 метров, штопор сорвать хотел, никак не срывается – такой устойчивый был самолет, ИЛ-2. Я летел, летел и сделал «бочку» и по микрофону инспектору – а он на заднем сиденье сидел – говорю: «Левая бочка, сейчас будет правая бочка». Сделал правую бочку, и давай спиралью терять высоту, домой идти. Командир дивизии меня в разведке после этого «бочкарь» звал. «Бочки» я делал. Когда надо было куда-то лететь, командир дивизии, полка звонит: «Давай мне своего бочкаря, на разведку надо слетать». А я уж летаю, фотографирую, все, что можно.
Лазарев Петр Иванович. «С американскими солдатами мы чуть не подрались…»
1926 г.р., Воевал на Карельском и 3-ем Украинском фронтах. Огнеметчик, артиллерист. Кавалер ордена ВОВ и Красной Звезды. В Доме ветеранов — два года.
Я в свой первый бой пошел, когда мне было всего 17 лет. Добровольцем. Был и на Карельском фронте, и на 3-м Украинском. На двух фронтах. А призвали меня из Московской области, в 1943-м году. Так я почти мальчишкой дошел до Австрии, через Венгрию. Брал Будапешт, форсировал Дунай.
Но сначала был огнеметчиком на Карельском фронте. У нас тогда было три вида огнеметов: ручной, траншейный – это для танков, и еще фугасный. Позже перевели нас в десантные войска, мы обучались в Белоруссии. А огнеметы сняли с вооружения, так как они палили много леса. Один раз на дерево из него выстрелишь — оно уже полыхает как спичка. Десантировались из «Дугласов» — это самолеты были такие, двухмоторные. А потом нас перевели в пехоту, и отправили освобождать Будапешт.
Но вот уже в Венгрии я был серьезно ранен — контузило в голову. Хотели меня отправить в госпиталь, но я не согласился, потому что в бой хотел. В медсанбате мне голову перевязали, мелкие осколки вытащили. И так я реку Дунай форсировал. Когда перебирались через Дунай — наша лодка потонула, я окунулся в воду, все намочил, бинты расползлись. Гимнастерка — вся в крови была. Но в больницу так и не пошел, все само прошло. Я говорю: «В бой пойду»! И все тут. А позже американцы приехали… С американскими солдатами мы даже чуть не подрались. Мы сидим как-то сухари грызем, а они подходят и спрашивают: «Что вы сухари едите?» и достают плитки шоколадные — угощают нас. Мы на них за это обозлились: мол, что они сами-то, второй фронт открыли, когда мы войну уже почти закончили? Мы уже почти победили, а они только очухались!!!
Коваленко Юлия Максимовна. «Его я спасла, а себя сделала калекой. Что поделаешь? Это фронт!»
1913 г.р., на фронте с 1942-го года, в 1943 — ранена. Медсестра. После войны — бухгалтер. В Доме ветеранов уже восемь лет.
Я участник войны и была на фронте медсестрой на Закавказском фронте — это Новороссийское направление. Называется Закавказский – но защищали мы весь Кавказ. Но далеко с фронтом я не продвинулась, так как меня ранили. У нас бомбежка была страшная, а мы спасали раненых. И вот я поднимала очень грузного армянина, несла его на себе. Его спасла, а себя сделала калекой! Что поделаешь? Это фронт, ничего другого не было.
На фронт я пошла добровольно. Вы знаете, мне уже много было тогда, 28 лет. Но молодежь бежала, спешила, все идут, все записываются. А я что, хуже всех? И я пошла.
Не жалела ли я после, что записалась добровольцем? Всяко было. Понимаете, на фронте было такое страшное, что невозможно и передать. Фронт – это вообще страшное дело. Ты даже и не подумаешь, что там такое. Сколько людей гибло на глазах. Не знает наша молодежь, и дай Бог, чтобы не знала никогда, что это такое.
Самих кавказцев рядом с нами воевало не очень много. Их даже было очень мало, я бы сказала. Не хотели идти. Они что делали даже: нанимали бедняка какого-нибудь, давали ему деньги, и вместо себя посылали на фронт. Я в то время жила в городе Дербент, это между Махачкалой и Баку, есть такой старинный город. Там тоже так делали. Это может быть потому, что выходцы из закавказских республик друг с другом как-то не очень дружно жили. У них: это – мое, а это – твое. Не лезь ко мне, и я к тебе не полезу. Как-то так.
Муж мой тоже был на фронте. Но он погиб. А я вот осталась жить. Война — это страх один. Мне было жалко молодежь и нашу и немецкую, их молодые парни ведь тоже гибли ни за что, ни про что. Не дай Бог, чтобы была война.
Лучков Иван Михайлович. «Подростков после освобождения использовали для охраны задержанных»
Родился в 1928г. в Эстонии, за связь с русскими партизанами был арестован немецкой полицией и помещен в концлагерь (Аппе, Латвия), откуда вышел по освобождении Прибалтики советскими войсками. После войны обучался в Институте иностранных языков, долгие годы работал в посольстве США в СССР.
Я вам скажу, как это было… Это было в начале марта 1944 года. Я мальчишкой был, 15 лет. Война уже шла на убыль. Жили мы в южной части Эстонии (у нас там были и русские, и латыши, и эстонцы), так в нашем районе проходили русские партизанские отряды. Они не специально там занимались какой-то деятельностью партизанской, но они по нашей местности проходили; не только какой-то один отряд проходил, а много… Приходили они под видом немцев или перемещаемых лиц, которых немцы гнали из Советского Союза. А немцы, отступали уже: линия фронта проходила в 100 километрах от нас, с той стороны фронта были советские заградительные отряды, а у нас были немецкие. Эту практику все использовали на важных отрезках. Вся местность за линиями фронта контролировалась войсками СС. И вот, нашлись люди, которые донесли немцам, полицаям, что что-то не так. Никто не мог определенно сказать, что точно мы имеем связь с партизанами, но, тем не менее, я был схвачен. Это было в самом начале марта. Был направлен в уездный центр Петцери в жандармерию, и после допросов с пристрастием – там избивали нас, у меня была отбита вся правая сторона, нога разбита, я попал в концентрационный лагерь в Апе. Апе – это маленький городишко, находится в Латвии, тамошний лагерь был как филиал, наверное, лагеря Салгемпилс. Там мы занимались разработкой плитняка, камней. Плитняк вытаскивали на вагонетках, разгружали, потом подавали в машину на переводку в щебень. И я пробыл там до конца августа.
Среди персонала лагеря не было латышей. Лагеря все были под руководством немцев: начальник лагеря и замначальника – это все немцы. Также не было ни латышей, ни эстонцев надзирателей, только немецкие солдаты, овчарки и колючая проволока.
Проснулся — построение, позавтракал кое-как – это не завтрак, а так, название, и идешь на работу в карьер. Мы два километра ходили. Карьер открытый, и вытаскиваешь весь день этот плитняк. Утром вышел, отработал, сколько положено, мы работали, наверное, часов семь. И никакого тебе обеда.
У нас были нас были финские дети, русские… Мы жили в одном доме, в несколько этажей, трехэтажный, по-моему, дом был. В комнате жили по 20 человек, нары двухэтажные, никаких там простыней, ничего не было, сено, солома. Одеяло, кажется, было. Детей с которыми я там был — знал плохо. Так было устроено, что ты не можешь шататься туда и сюда, нет. Пришел в комнату – и все, спи. Пошел в уборную, а там ходят один-два солдата немецких, с автоматами: «Куда идете? В туалет?» Один за тобой следует, постоит у дверей, обратно.
Как нас освобождали? Советские войска наступали, у них цель была – разбить немецкое сопротивление, которое немцы здесь оказывали. Они же наступали не на лагерь, лагерь – это была ерунда. Передовые части прогнали немцев, с собаками, с автоматами. И мы оказались свободными.
Когда немцы бежали, про нас они даже не вспомнили. Дети, кому мы были нужны? Взрослых-то в Дахау, Освенциме и Бухенвальде — лагеря большущие, которые на юге были, — и то не брали. А когда речь идет о таком хламе, о мелочишке… Для немцев мы были просто рабочий скот.
Наши войска, советские, прошли вперед, а уже через час-два пришли части НКВД. Помню, один приходит сержант с двумя солдатами и говорит: «Ну что, ребята, как вы? Кто у вас тут главный? Кто тут с немцами был? Кто тут вам жить не давал?» Но у нас таких не было предателей, а немцы убежали уже, вроде никого нет. И на этом дело кончилось.
Нас, ребят, после освобождения, использовали для сопровождения какого-то задержанного или для охраны – у нас постоянно объекты были, потому что 44-й год, война еще не была закончена. Могли быть и диверсии. Могу сказать о молодом поколении, которое успело пройти войну, пожить в войне и пережить войну: взгляд на жизнь у таких ребятишек уже совсем другой.
====================================
Перед вами прошел парад победы насельников Пансионата ветеранов труда — участников Великой отечественной войны, увы — в неполном составе. Как видите, не со всеми удалось подробно поговорить. Многие уже слишком слабы, чтобы мучить их расспросами, кто-то не мог уделить нам время именно сейчас. А всего ветеранов Войны здесь на данный момент – около 40 человек. Впрочем, вы можете поговорить с ними сами, ведь в этом учреждении работают волонтеры Благотворительного фонда «София». Одним из приоритетных направлений их работы является… общение. Ведь одиноким старикам так не хватает внимательного собеседника, которому можно было бы открыть душу, передать накопленный опыт. Таким человеком могли бы стать вы! Визиты волонтеров в Дом ветеранов – каждые среду и субботу.
