Федор Чугунков приехал на птичий рынок, чтобы приобрести курей и утей, а вместо того купил ангелов.
Чугунков достаточно побродил по рядам, поглядывая на товар и прицениваясь, но нигде еще не вступал в настоящий торг – желал подойти к делу серьезно. Он решил уже поворотить на второй круг - направиться к замеченным ранее леггорнам и руанам, когда обнаружил мужика с большой клеткой, втиснувшегося между бойкой пожилой бабенкой с цыплятами и невозмутимым стариком с тремя мешками пшена. У мужика была косматая разбойничья борода и темный засаленный прикид, смахивавший на перешитую рясу. В клетке, примостившись на шестках, сидели ангелы.
Чугунков притормозил у клетки, поглазел на ее обитателей и спросил:
- И кто ж это?
- Ангелы, - коротко шевельнул мужик губой в зарослях бороды.
Федор крякнул, потер щеку левой ладонью, а правую сунул от удивления под левую мышку.
- А какая от них в хозяйстве польза? – справился он.
- Ты, поди, и прусака подоить готов, - покосился на него продавец, выкатывая изо рта внушительные буквы «о», как баранки из магазинного пакета.
- Тараканов не держим, - обиделся Чугунков, - а бестолковых покупок нам не надо.
Помолчал и поинтересовался, умерив досаду:
- Разговаривают?
- Поют, - буркнул мужик.
Ростом ангелы были с кенара.
Чугунков постучал пальцем по пруту клетки.
- Не пугай, - насупился ангельский продавец. – Это тебе не голуби.
Голубей Федор не держал, а ангелы ему понравились.
- Сколько стоят? – спросил он.
Мужик сказал.
Федор крякнул во второй раз, уточнил на всякий случай:
- За пару?
- Штука, - отрезал продавец.
Прикинув, Чугунков твердо произнес:
- Беру. Пятерых.
Бородатый смерил его взором, узнал:
- В чем понесешь?
Федор предъявил ему свернутую в рулон клеенчатую сумку в размашистую китайскую клеточку, тот покачал головой:
- Уморишь.
Пошарил за афедроном и извлек на свет старое решето с высоким бортом и под марлевой накидкой. Отворив дверцу, просунул в клетку лапу и сграбастал одного ангела, осторожно сжав пальцы с черной каймой под ногтями. Ангел не пискнул. Поместив малютку в сито, мужик повторил прием четырежды. Взял у Чугункова деньги, придирчиво перечел купюры, передал решето с живностью.
- А чем их кормить? – запоздало спохватился Федор.
- Пищей насущной, - ответил мужик и предложил: - Нужна? Двести за упаковку.
Чугунков поколебался и решил взять: ангел – не порося, баланды не плеснешь.
С решетом и пакетом он отправился восвояси: руки были заняты, да и денег потратил больше, чем рассчитывал.
Дома к Федору подступили жена Настена и дочь Машка.
- Цыплят взял? – потянулась Настена к решету.
- Сама ты курица, - отмахнулся Чугунков.
Машка стянула край марли и воскликнула:
- Ой! Какие хорошенькие!..
Ангелы, задрав головы, хлопали на нее глазищами.
- На что они нам? – недовольно бросила Настена. – Еще передохнут…
- «На что», «на что», - передразнил ее Федор, стараясь изобрести, куда приспособить ангелов, но ничего не придумал и сказал со значением: - Пригодятся.
- Я за ними ухаживать буду, - встряла Машка. – Честное-пречестное.
- А куда поселим?
Федор озадачился. Поставил решето с ангелами на стол и полез на чердак. Погремев там барахлом, спустился со старой клеткой и предъявил ее домашним:
- Вот.
- Может, лучше в пустой аквариум? – засомневалась Настена. – А то ведь застудятся на сквозняке.
- Не застудятся, - решил Федор. – Они к воздуху привычные. И клетка им больше подходит: она ж вся из крестов.
Он указал на перекрещенные прутки.
Клетку отчислили от ржавчины, устроили ангелам новоселье. Настена насыпала в кормушку купленной Федором пищи, удивилась:
- Надо же! Манку едят.
Чугунков дернулся, подошел, макнул палец в пыльцу, лежавшую в надорванном самодельном пакете и убедился: манка и есть. Раздосадовался: объегорили его, как дурня – столько в магазине за полтинник можно взять. Настене ничего не сказал, смолчал.
Святой воды в доме не держали, плеснули ангелам обычной, кипяченой. Те не возражали.
- От кошки береги, - предупредил Чугунков Машку.
Но кошка рядом с ангелами держала себя умильно, не облизывалась, лапу к ним не совала.
Ангелы прижились.
Вели они себя смирно, чистили перышки, порхали с места на место, не галдели. В воскресенье, как донесся от церкви дальний благовест, встрепенулись и принялись петь: нежно, на несколько голосов. Федор встал послушать, дался диву: вот ведь выводят! Пели ангелы замечательно, как смычком по душе.
Однажды Федор вернулся и обнаружил клетку нараспашку. Кошка лежала на стуле, намывала пузо.
- Маха! Не уберегла? – рявкнул Федор.
- Не шуми, - вошла Настена. – Целы все.
Машка смеялась в соседней комнате. Чугунков заглянул: ангелы вились под потолком, крутились у пластмассовой люстры.
- Разлетятся – получишь от меня, - предостерег Чугунков дочку.
- Нет, пап, они умные, - не испугалась Машка. – Все понимают.
Ангелы пролетели над Федором, и на рукав ему упала капля.
- Ах, ты!..
Федор замахнулся, но Машка подскочила, обняла его за пояс, не дала любимчиков в обиду:
- Это они нарочно, от сердечности! Вроде как добро струят.
- Я им за такие струи…
Чугунков поднял рукав к носу, принюхался. Пахло тонко, душисто, лучше, чем из флакона, который он Настене подарил к восьмому марта.
- Экое… - начал было Федор и подавился словом. Помучался и выдал по складам невесть откуда пришедшее на язык: - Благо-раст-ворение.
Пятнышко истаяло на глазах, не оставив следа.
С тех пор ангелов выпускали все чаще и чаще. Те порхали по дому, но на улицу носа не казали. С Машкой они подружились, слушались ее – заливались не только по красным дням, а в любое время, как она просила.
У Федора так не получалось: ангелы улыбались ему, но его просьб попеть будто не понимали. И вообще: купить ангелов было делом легким, а содежать их оказалось хлопотно.
Выяснилось, что нравилась ангелам не одна лишь манка. Распробовали они глазурные пряники – особенно печатные, с начинкой, и вишневый пирог, и крыжовенное варенье.
Федор ругался, когда находил перышко, прилипшее к сладкому краю вазочки.
Настена ангелов защищала:
- Сам-то волосья в расческе на зеркале оставляешь. Сколько раз тебе талдычила! А это – твари чистые.
- Может, они в варенье ноги мочат? – огрызался Чугунков, гоняя ангелов газетой.
Те не обижались, уворачивались, а Настена стучала по лбу:
- Нашел, с кем воевать.
Впрочем, и у ангелов сыскалась причуда.
Встревожились они, когда Настена принесла в дом яблок. Сбились в стайку, присели на буфет, а как Федор взял мытое яблоко из миски и поднес ко рту, будто ума посходили: сорвались с места, стали чертить, точно ласточки перед дождем – низко, над самой головой. Проносились между рукой и лицом, обдавая ветром от крыльев и мешая. А едва Чугунков отгрыз кусок, раскричались жалобно и почти в глаза ему полезли.
Федор озверел, хотел бить их полотенцем, Настена еле его вытолкала. Ангелы метались по помещению, никак не могли успокоиться. С трудом угомонились.
- Я у себя в доме волен есть, что хочу! - возмущался Чугунков. – Не ворованное, полезное, с витаминами.
- Считай, что у них на яблоки аллергия, - уговаривала Настена.
К ангелам она на удивление привязалась.
- Выгоню, - ругался Федор, не желая отступать слишком легко. – Сам купил, сам избавлюсь.
Машка, услыхав, ударилась в слезы.
- Кто по пьяному делу чертей гоняет, а наш на трезвую голову с ангелами сцепился, - заметила Настена громко.
Федор только руками всплеснул.
Летом решили везти Машку к морю на две недели – деньги были. Настена с Машкой собрались, Федор остался: хозяйство не бросишь.
Машка и радовалась, и переживала одновременно: за ангелов опасалась.
- Не бойся, - успокаивал Чугунков. – Пригляжу. Со скотиной справляюсь, значит, и с ними справлюсь.
- За ними особый уход нужен, - ныла Машка.
Еле выпроводил.
Без семьи было, конечно, труднее – скучновато, и заботы на тебе одном, и свежего борща никто не варит. Но Федор держался.
В пятницу взял традиционную беленькую, настругал закуски, сел за стол. Ангелы здесь же уписывали ломоть медовика.
В обычные дни Настена составляла Федору компанию, а тут пришлось уговорить бутылку одному. Чугункову взгрустнулось и, чтобы поднять настроение, он вдогонку выставил на стол бражки собственного изготовления.
- Пить вы со мной не пьете, - вздохнул, обращаясь к ангелам. – Может, хоть споем вместе?
Ангелы зыркали на него и помалкивали.
Федор плеснул себе еще и упрекнул:
- Никакой от вас пользы.
Выпил и снова спросил:
- Так споем?
В одиночестве затянул что-то и умолк.
Обида подступила к Чугункову:
- Значит, есть-пить из моих рук можно? А песню поддержать – зазорно?
Федор рывком поднялся из-за стола:
- Раз так, сейчас я вам устрою изгнание из рая. В поте лица будете мыкаться. А ну, кыш!..
Ангелы взвились, как взлетали сизари в детстве Чугункова – свечой.
…Когда жена с дочкой вернулись, Машка, повисев на шее у Федора, в первую голову кинулась к своим любимцам. Не нашла их, позвала. Клетки в комнате тоже не было.
- А где они?.. Ангелочки?..
- Ну их, - нахмурился Чугунков. – Надоели. И неправильно это – с ангелами вместе жить. Чай, не в райских кущах.
- Выгнал? – заревела Машка. – Зачем? Они же хорошие!
- Ты что натворил? – набросилась на него Настена. – Одного оставить нельзя!
- Да живые, живые они! – не выдержал Чугунков. – Никуда не делись. Просто обособил я их чуть-чуть. Мы ж птицу да хрюшек в комнаты не пускаем? А ангелам от этого только польза вышла.
- Это как? – не поняла Настена.
- Пойдем, - скомандовал Федор.
Он поднялся на чердак. Настена и Машка полезли следом.
На чердаке было темновато, только в дальнем углу что-то светилось.
- Вот, глядите.
Под самой крышей, вверху, прилепилось гнездо – не гнездо: то ли плетень из желтых стеблей, то ли золотая решетка. Над сооружением поднималось теплое зарево, и горела вверху яркая точка – распушившая лучи звезда. Тихое пение доносилось из ангельской обители.
- Устроили там, понимаешь, собственное царствие небесное, - сердито сказал Федор.
Но настоящей строгости в голосе у него не было.
© zh_an
Мечты идиота
Ты помнишь, как раньше, мальчишкой сопливым,
О детской железной дороге мечтал?
Чтоб стрелки, вагончики, локомотивы…
Но в голосе мамином – только металл:
«Купить мы не сможем, и в комнате места
Нам явно не хватит, ты как ни крути,
Когда переедем, посмотрим мы, честно.
Все будет ещё, ты пока подрасти».
Теперь-то купил бы. Что может быть проще?
Но выкинул мысли ты из головы.
По деньгам доступно, позволит жилплощадь.
Да только уже не упёрлось. Увы.
И что там дорога? Да многое просто
Для нас из того, что тогда не могли…
А помнишь, как раньше, прыщавым подростком,
Ты грезил отчаянно джинсами Lee?
Заклёпки и молния, label из кожи,
А в жизни носил ты, понятно, не те.
Штаны «большевичка» на Lee не похожи
Совсем, хоть неделю вари в кислоте.
Ты помнишь, как шарился по барахолке,
Задать не решаясь про цену вопрос,
Мечтая, как джинсы наденешь, и тёлки
Все в очередь встанут к тебе на отсос?
Не вредно мечтать, но фарцовщик патлатый
Накрутит такой ценовой беспредел,
Что маминой даже не хватит зарплаты.
И снова и снова ты был не у дел…
Сейчас-то не так. И мечта твоя рядом,
Не то, что синица – журавль в руке.
Но тупо скользишь ты скучающим взглядом
По синим рядам из штанов в бутике…
Всё меньше ты хочешь теперь отчего-то,
Уныло и маетно тянутся дни.
Да тем и ужасны мечты идиота,
Что свойство сбываться имеют они…
Кончается водка, и ночь на исходе,
Назойливо светят в окно фонари…
Ты помнишь, как раньше мечтал о свободе?
Да вот же она. Не пугайся, бери!
Скажи «мяу»!
В один прекрасный весенний день работник ДЭЗа Павел Петрович Пятаков, или, как его попросту называли, Петрович, с нетерпением дожидался вечера. До получки оставалась неделя, все пустые бутылки были давно сданы, и вылазки было не избежать.
Он взял гаечный ключ, засунул его за подкладку куртки, крякнул и вышел из квартиры.
Спускаясь по лестнице, сантехник вспоминал тот первый случай, когда все в его жизни перевернулось с ног на голову.
В тот день ему в очередной раз задержали зарплату. Начальник, довольно гнусный тип с физиономией хорька в ответ на жалобы сказал: «Не бросишь пить – денег вообще не будет». Пятаков замысловато выругался (про себя) и ушел, несолоно хлебавши.
Вечером Петрович околачивался у пивного ларька. Денег не было ни копейки, и сантехник ходил кругами, заводился, зверел.
Вдруг к ларьку подошел какой-то хмырь. Молодой еще, лет двадцати двух, но одетый с иголочки: кожаное пальто, ботиночки, очки дорогущие в золотой оправе, в руках – кожаный портфельчик. Пижон одним словом, ботаник.
Очкарик нагнулся к окошку ларька, попросил сигарет и достал из кармана толстый лопатник. Петрович подошел, заглянул ботанику через плечо и охренел. Таких деньжищ он в жизни не видел одновременно.
- Парень, дай десять рублей! – сказал Пятаков.
Пижон даже ухом не повел, гаденыш этакий. Забрал сигареты и пошел.
Петрович нахмурился, выждал секунд десять, и пошел вслед за ботаником, сохраняя дистанцию. Вскоре тот свернул в подворотню, и сантехник нагнал его.
- Эй ты, глиста очкастая, поди сюда! – ласково позвал Петрович.
Очкарик обернулся.
- Простите, это вы мне?
- Тебе-тебе, – мрачно сказал сантехник, поднимая с земли железный обрезок трубы.
Очкарик попятился назад, и Петрович быстро прижал его к стенке.
- Кем работаешь? – рявкнул Пятаков.
- Топ-менеджером, - боязливо сказал гаденыш. - А почему вы спрашиваете?
- Штаны, значит, просиживаешь! – закричал Петрович. Мозоль на заднице натираешь! Бабки лопатой гребешь! В то время, как я! Вот этими вот руками!
- Извините, я не знаю, о чем вы, – пролепетал недомерок, нервно оглядываясь. – Мне лучше уйти.
- Ах ты, змееныш! – крикнул Петрович и легонько стукнул ботанику трубой между глаз.
Раздался мелодичный звон. Пижонские очки недомерка разлетелись брызгами, а сам он осел на землю, подвывая.
- Знай наших! – победно провозгласил Петрович.
Внезапно ботаник встал на карачки и пополз прочь, смешно вихляя задом.
- Куды! – взревел сантехник. И пощекотал трубой гаденышу затылок. Тот ткнулся носом в асфальт, да так и остался.
- Ты че? – сантехник пнул ботаника ногой, но он больше не шевелился.
- За-мо-чил, за-мо-чил! – застучало в висках у Петровича.
Он хотел бежать со всех ног, но тут краем глаза заметил, что из кармана недомерка выглядывает, как бы заманивая, угол лопатника. Тревожно оглядываясь, Петрович вынул лопатник, прихватил заодно и портфельчик и побежал прочь.
В портфельчике не оказалось ничего путного – какие-то бумажки. Зато в лопатнике обнаружились куча всяких буржуйских карточек и десять тысяч рублей с мелочью. Петрович на радостях устроил запой на неделю, и его выгнали из ДЭЗа. Но ему было уже все равно: он нашел куда более удобный способ заработка. Когда деньги кончились, он, вооружившись гаечным ключом, поехал ночью в соседний район, нашел там такого же ботаника, убил и разбогател на семь тысяч.
Но тут Пятаков столкнулся с неожиданной проблемой: поскольку ему больше не надо было ходить на работу, деньги потекли рекой и закончились через несколько дней. Петровичу пришлось вернуться в ДЭЗ, поставив хорьковатому начальнику коньяк.
С тех пор он совершал такие «вылазки» примерно раз в квартал, примечал состоятельных на вид, но хлипких мужичков.
Петрович вышел из подъезда во двор. До сумерек оставалось еще несколько часов, и он маялся ожиданием. На лавочке сидела соседка Антонина Семеновна и о чем-то оживленно сплетничала с подругами. Сантехник подошел поближе.
- А Танька-то кажинный день мужиков к себе водит! Совсем срам потеряла! Кажинный день! – увлеченно вещала она. - А Васька-то соседушка наш, вор! Миллионы ворует! Вчера домой с авоськой возвращался, думаете, что там, в авоське-то? Деньги ворованные, миллион!
Петрович усмехнулся и собрался было уходить.
- А в городе у нас маньяк объявился, – вдруг понизила голос Антонина Семеновна. – Я точно знаю, мне Балмашова говорила.
Пятаков насторожился. – Елки, так это же они про меня! – озарило его.
- Брешешь, Семенна! – захихикали бабки.
- Точно говорю! Кажинный день убивает человеков!
- Ну, это уж слишком, - подумал Петрович.
- Так прямо и каждый день? – вслух спросил он.
- На что ж мне врать-то? – обиделась старуха, входя в раж. – Каждый день мужиков убивают! И отрезают им! Отрезают… Ну, ты понимаешь!
- Неправда! – вскричал сантехник.
Во дворе вдруг стало тихо.
- Что неправда-то? – спросила одна из бабок.
Петрович пропотел.
- В Васькиной авоське картошка была, вот что! – презрительно сказал Пятаков, сплюнул и ушел со двора.
Спустя два часа Петрович шагал по пустынным улицам с гаечным ключом за подкладкой и выискивал свою жертву. И вдруг увидел ЕЁ.
Она шла по тротуару, грациозно покачивая бедрами. Волосы цвета воронова крыла колыхались бушующим водопадом. Глядя на округлое под тонкой брючной тканью, Пятаков забыл о том, зачем сюда пришел. Внутри него что-то задрожало, и неожиданно задергало в левом боку. Он вдруг ясно представил себя с этой красоткой. Потом вдруг ни к селу ни к городу вспомнил свою покойную супругу, Марфу Ивановну, и его передернуло от отвращения. Девица свернула в глухой переулок, и сантехник пошел за ней.
- Значит так, - лихорадочно соображал Петрович, вынимая гаечный ключ. – Подкрасться тихо и оглушить, только слегка. А там видно будет.
Неожиданно красотка обернулась, озорно посмотрела на сантехника и кокетливо спросила:
- Что вам надо, молодой человек?
Пятаков, которого не называли молодым человеком уже много лет, на секунду растерялся. И вдруг красавица своим тонким наманикюренным пальчиком ткнула его в солнечное сплетение. Сантехник выронил гаечный ключ и повалился на землю, держась за живот.
- Ко-отик! – сказала вдруг девица. – Скажи «мяу»!
- Мгмкхххауу – пролаял, задыхаясь, Петрович.
- Разве так говорят «мяу»? – обиженно протянула брюнетка.
Очумевший от ужаса Петрович судорожно сглотнул и тихо произнес:
- Мяу.
- Котик! – радостно вскричала девица. Гуляка! А ты знаешь, что с гуляющими котиками делают?
Пятаков вспомнил слова Антонины Семеновны и почувствовал, как на нем зашевелились брови.
Девица открыла сумочку и достала оттуда что-то металлическое, угрожающе позвякивающее. Сантехник рывком поднялся и хотел убежать, но красотка рубанула его ладонью по шее. Мир рассыпался на тысячу мелких осколков. Пятаков лежал, не в силах пошевелить ни единым членом.
- Не бойся, котик, - успокаивающе, даже нежно, сказала девица. – Так нужно! А потом все будет хорошо. Увидишь, все будет хорошо…
