«Как же так? — думаю я. — Еще днем тут шел бой! А мы обнажим место, куда только что совался противник!»
Я решительно ничего не понимал: положение-то день ото дня становилось серьезней? Новости одна хуже другой... И в такой-то обстановке снять заставу?
Дисциплина или жизнь!
Стою с группой товарищей на заставе. До смены еще далеко. Вдруг поздно вечером подъезжает Попудренко. Приказывает заставу снять и немедленно идти в лагерь.
«Как же так? — думаю я. — Еще днем тут шел бой! А мы обнажим место, куда только что совался противник!»
Я решительно ничего не понимал: положение-то день ото дня становилось серьезней? Новости одна хуже другой. Фашисты подожгли село Жуклю, уничтожили Рейментаровку, заняли Савенки. Обстреливают лес артиллерией. Явно готовятся нанести отряду сокрушительный удар. И в такой-то обстановке снять заставу? Уму непостижимо. Я шел в лагерь, размышляя о том, что бы это означало. Может быть, отряд уйдет на другое место? Но никакой подготовки к уходу не было видно. Напротив — среди партизан поговаривали, что бросить среди зимы хорошо знакомый лес, базы, благоустроенный лагерь — гибельное дело. Бойцы готовились к встрече с противником; они полагали, что при численности в пятьсот человек отряд вполне может отразить штурм врага. И я думал так же. А потому шел в лагерь в полном недоумении.
А лагеря-то уже нет! Безжизненными стоят наши уютные землянки. Костры затоптаны. Кони запряжены. Грузы уложены. И голова большой колонны уже выступила вперед.
Да, поневоле вспомнишь, как в Добрянском отряде думали уходить: спорили, шумели, обсуждали — весь лагерь гудел. А тут — сами партизаны не заметили никакой подготовки к перемене места.
И вот ночь прошла в пути, а ранним утром двадцать третьего декабря мы остановились на короткий привал среди леса. Едва светало. «Наш» лес остался далеко позади — мы прошли не менее сорока километров. Пора было немного отдохнуть.
Коней не распрягали, только подбросили им немного сена, а сами, чтобы не замерзнуть, пританцовывали и на ходу подкреплялись сухарями.
Члены обкома и командиры уселись под большой мохнатой елью, что-то весело обсуждали и смеялись. Нам причина такого их радостного настроения была неизвестна. Многие бойцы как раз были не в духе, доказывали, что ушли с насиженного места зря и не видать нам теперь благоустроенного жилья как своих ушей.
Вдруг тишину зимнего леса нарушили гулкие залпы артиллерийских орудий. И через несколько минут все мы поняли, что произошло в это раннее морозное утро: немцы пошли на штурм лагеря областного отряда!
Под мохнатой елью, где разместился обком, стало еще веселей. Начальник штаба Рванов тыкал пальцем в свои часы и с жаром говорил что-то.
Тем временем артподготовка продолжалась. Наверно, через полчаса каратели пойдут завоевывать оставленный нами лес.
Мне, как и всем, было радостно сознавать, из-под какой опасности нас вывел точный расчет командования. Но было и грустно: если бы наши добрянские порядки не были такими семейными, если бы было поменьше разговоров об уходе, а вместо них сделали бы такой же хороший, четко организованный рывок. Если бы!.. И чем яснее становилась удача сегодняшнего рейда, тем больнее было вспоминать о двух последних днях жизни нашего маленького отряда. «Вот, — думал я, — серьезный урок партизанской тактики. Цена ему дорогая, жестокая. Чувствуют ли сейчас то же, что и я, мои товарищи добрянцы?» Мне захотелось сию же минуту найти Тимошенко, Митрофанова или Марию и поговорить об этом. Но они были в других группах, а колонна уже тронулась в путь. И пока мы ехали, я сам старался осмыслить прошлое и настоящее.
Г. Артозеев "Партизанская быль"
