Конечно, говорю.
– Спасибо, дружище. Я воспиталке звякну, предупрежу. Группа «Ландыши», запиши.
– Это лишне. Я строю ассоциации: ребенок, значит цветок. Цветок, значит ландыш. Потому что ландыш мой любимый цветок. Элементарно.
– Как здорово! – захлопала в ладошки жена Клава.
Я, говорит, давно хотела взять у кого-нибудь бэбика погонять. Примериться так сказать, попробовать, как это. Ведь через пару лет и нам первенца рожать. А он хорошенький? – спрашивает.
А я пацана видал года два назад и мельком. Так уж получалось.
– Вроде ничего. – отвечаю. – Ты лучше-ка сваргань ему что-то покушать.
– Сварю суп с буквами. Нынче детям к школе следует знать алфавит.
Отлично, говорю. Я тоже с удовольствием захаваю грамотного хлёбова, если там будет плавать существительное «мясо» и наречие «много».
С этим и поспешил в садик, – потому что к вечерней раздаче детей я уже опаздывал.
.
Массивная калитка на запоре. Микрофон с кнопкой. Жмешь, и из микрофона доносится завуалированное: «Х@ули надо?»
Странный вопрос, учитывая профиль заведения, вся деятельность которого прием-выдача карапузов без накладной.
– Я за ребенком.
Клацнул замок, калитка отворилась. На вопрос, где тут «Лютики», охранник махнул в коридор, откуда тянуло традиционным здешним лакомством – тушеной капустой.
.
За дверью в «Лютики», открылось пестрая картина, – у меня зарябило в глазах. На полстены раскинулся вернисаж под эгидой «Рисуем жирафа»: творения маленьких импрессионистов, анималистов, и даже пофигистов.
Потому что один жираф здорово смахивал, пардон, на х@уй в болячках. Беспонтовый чертежник Малевич от зависти наложил бы на себя руки и в штаны.
.
Под впечатлением от живописи, я заглянул в группу и впечатлился еще на порядок. Остатки еще не разобранных детей (три штуки), стояли на коленях, заложив ручки за спину и повесив головы, что вьетнамские партизаны. А четвертый – мальчуган, подходил и стрелял им в затылок из пистолета: – Дыщ! Дыщ!
Казненный очень натурально валился на бок и сучил ножками. Воспитатель не наблюдался, – видимо уже отправился в лучший мир.
– Эй, сынок, – говорю, – прекрати пальбу. Где воспитательница?
– Она в спальне.
Кобыла валялась на детской шконочке, закинув ноги на спинку.
– Здравствуйте. – позвал я. И громче: – Здравствуйте!
– А? Здравствуйте.
– Я за Вовиком. Вам его папа звонил.
– По-о-омню. – пропела она, не в силах сдержать мощную зевоту молодой глотки. Вышла из опочивальни и подвигает этого, с пистолетом: – Забирайте.
Ну чо, думаю, два года, мальчик возмужал…
– Привет. Узнаешь меня? – и протягиваю ему руку. – Папа велел тебя забрать. Пойдем?
– Далова. – хлопнул он мою ладонь. – Завтла вас повешу. – пообещал на прощание расстрелянным и мы отправились домой.
.
– Тё за татька? – спросил он, увидав мою ласточку.
– Бумер. – отвечаю с гордостью. – БэЭмВэ. Слыхал?
– А-а, купюлоплиёмник на колесах. Папка говолит: мелин лулит, бумел кулит.
Я несколько прифигел. Поехали.
– Где фалш? – спрашивает он.
– Что?
– Фалш.
– Какой фалш?
– Да не фалш, а фалш! – злится мальчонка.
– Не понимаю.
– Дивиди, кожа, кнопацки.
Ах вон что! – фарш ему подавай: ништяки, которых в стоковой бричке, – дохлый ёж наспускал – нету. Я промолчал – зацепил же змеёныш за живое!
А Палыч-то, вот скотина, – в глаза: «Бумер это круто», а за глаза значит: «Мерседес рулит». А у самого кореец. Ну-ну…
.
У порога встречала улыбающаяся жена в фартуке.
Не успела она рта раскрыть, как Вовик ткнул в неё пальцем: – Плислуга?
У Клавки с гудением опустилась рампа: – Кто прислуга…?
– Не обращай внимания, дорогая. – говорю, и мальцу этак строго. – Это моя жена, тетя Клава. Понял?
– Угу.
Обескураженная Клава с удивлением наблюдала за мальчиком. Вовик в темпе обежал нашу свежую уютную двушку, которой мы так гордились и заявил: – Дыла. Вы нищие. Лузелы.
– Кто тебе это сказал? – спрашиваю его, хотя и так ясно кто.
– Папка.
Ах Палыч, Палыч. Как же можно ошибиться в человеке. Завистливый подонок!
– Не давай ему больше взаймы! – сказала Клава, и у нее задрожал подбородочек. – Он нас презирает. Мы нах@уй понаехали, а он москвич. – и ушла на кухню.
Вечер был испорчен.
Как мог, развлекал мальчишку еще час. Клава с кухни так и не выглянула. Однако, пора было и ужинать.
.
– Вряд ли он знает хоть одну букву. – неприязненно поджала она губы и брякнула пред Вовиком тарелку обучающего супа.
Причмокивая, Вовик принялся жадно поглощать знания по заветам Ломоносова.
Когда Клава брезгливо принимала у него пустую тарелку, на бортике тремя махонькими буквами было выложено большое русское слово…
Пацан кажется схватывал на лету.
Тут позвонил Палыч: – Ты почему не забрал ребенка?! Езжай немедля в сад, воспиталка по ляжкам ссыт!
– Проспись. Он у меня. Даю трубку.
Лишь ребенок удержал, чтоб я не обрушился на Палыча с бранью.
– На, Вовик, – даю телефон, – поговори с папой.
– Я не Вовик, я Вадик. – заявляет пацан.
Я похолодел как филе минтая в глазури. Выяснилось: вместо «Ландышей», я зашел к «Лютикам». Хотя, это и не мои любимые цветы…
Воспиталка спросонья не разобрала, что мне нужен Вовик и всучила Вадика, за которым тоже должен был заехать приятель его папаши. Такое вот совпадение.
Стало неловко перед Палычем. Прости, дружище…
.
– Это не наш мальчик! – говорю жене.– Я зацепил не ту личинку.
А тут позвонил и отец подкидыша... Он уже вовсю спешил за чадом.
Вышли мы с мальчиком на улицу. Стоим у подъезда, ждем.
Из-за угла вырулил Гелик.
– Папка! – воскликнул Вадик.
У меня в животе бабочки так и запорхали, и ломятся к жопе – наружу рвутся… Еле держу. Вышел здоровый детина – отец.
.
– Попрощайся с дядей. – недвусмысленно сказал он Вадику.
– Пока. – сказал Вадик.
– До свидания, мой хороший…
Мужик усадил его в машину и вернулся на секундочку. Жестом пригласил в закуток у мусорки, где в двух словах рассказал о вреде киднеппинга для здоровья. Коуч бл@дь...
Поднялся я в квартиру, умылся, заклеил ссадины на лице, ощупал ноющие батареи – вроде целы, и поехал за Вовиком.
– Чё за тачка? – спросил Вовик.
– БэЭмВэ.
– А-а... – разочарованно протянул он. – Папка сказал: корейцы рулят, немцы курят.
Ну, Палыч…
.
Алексей Болдырев
