Книга была настольным михеевским пастырем.
«Где бы денег достать? Не запивать же оливье газировкой!»
– Три двоечки? – пропел счастливый голосок диспетчера, сдающего смену. – Машина «три-двадцать два»! Михеев, где тебя черти носят?!
– На связи, – отозвался Михеев, исполняясь нехорошим предчувствием.
– Раскольников болен! Повторяю, Раскольников болен. Останься ещё на смену, Михеев!
«Так Новый год же!» – взорвался было Михеев, но промолчал. Когда разгневан, не торопись, учил философ – размышляй о последствиях. А последствия гнева, это отпуск по графику, в начале марта. Китайский «примус с сюрпризом» вместо новенького рено. И вообще… «Нате, пейте кровь мою, кровососы гнусные», – пропел про себя Михеев, даже не подозревая, что цитирует знаменитого барда.
– Красуля, пишите путёвку, – нехотя молвил в рацию.
– Это уже к Ларисе! А я пошла к своим девочкам, седьмой ча...
И рация смолкла. Благородный человек думает о долге, низкий человек заботится о выгоде. Так говорит Конфуций. Ну, кто бы спорил.
.
Оформление и заправка – привычные двадцать минут разгона.
На выезде с бензоколонки прямо в окно Михееву рукавом серебристой шубки плеснула растрёпанная блондинка. Без паузы хлопнула дверцей:
– Сержант! Э-э... командир! Подвезите меня в кафе…
– Я майор, – пробурчал Михеев. – Вон звёзды на погонах.
– Но вы же в куртке!
– У нас, таксистов, звёзды к плечам прибиты…
Девушка ошалело глянула по сторонам, кивнула, соглашаясь с какой-то внутренней мыслью, и снова воззвала:
– Кафе «Бона капона»!
– Их шесть. Вам какое из двух?
– Э-э… четвёртое! В смысле, Пушкин.
Михеев вздохнул и поёжился: на Пулковском сплошной гололёд, пешком почти что попрёмся. А впрочем… "Неважно, как медленно вы идёте, – шепнул Михееву невидимый наставник. – До тех пор, пока вы не остановитесь". Таксист нажал кнопку вызова:
– Диспетчер, три двоечки – Пушкин! «Бона капона».
– Бон вояж, талмудист!
– Сама ты, Лариска… сколько раз говорить: конфуцианец, а не еврей!
Рация хихикнула, поперхнулась и молвила деловито: «Китаец-антисемит… шестьсот рублей!»
– Тысяча, – сказал Михеев, отключая рацию. – Тарифы «Ночной» и «Предпраздничный».
– Да едем же! – возопила блондинка. – Не то нас в розыск объявят.
– Тогда платите, и мы уже понеслись.
Блондинка, не считая, полезла в сумку, поковырялась и швырнула под прикуриватель смятую горсть бумажек.
"Ага, – сказал себе Михеев. – Тысчонка уже просматривается".
И они, как было сказано, понеслись.
.
– Сдурел, в гололёд несёшься? А ещё таксист! – остановивший их молоденький лейтенант определённо не знал, куда ему девать мельтешащий в ладонях жезл.
– Тебе куда? – спросил Михеев, адресуясь сразу к обоим – и к жезлу, и к лейтенанту.
– Мне? Никуда…
– Чего тогда голосуешь?!
Попрощались, разъехались.
Не портить же праздник по пустякам.
.
Кафе гудело и переливалось огнями.
«Меня здесь даже Дошираком не накормят – фейсконтроль не пропустит», – усмехнулся Михеев.
Три грузные дамы, шатаясь вразнобой, подошли и спросили столь же нестройно:
– Метро «Лесная»! Нас трое.
– Ой, не пугайте, – сказал Михеев. – Трое, это неплохо. С тремя я как раз справляюсь.
Ожила рация – неприятным и резким писком:
– Три двоечки, срочный заказ, двойной тариф – Пулково-Аэропорт!
– Одна педаль здесь, другая там.
.
Парочка, усевшаяся в аэропорту, была определённо столичной.
Молодой прыщеватый хлыщ в белой дубленке до пят и кукольного типа брюнетка с чёлкой до выщипанных бровей. Помада «вырви-глаз», для острастки, как водится. Шесть чемоданов. Михеев подвёл машину к развилке и, как положено, повернул направо, чтобы метров через семьсот развернуться и отправиться в город.
– Ма-аксим, а Ма-аксим… Кажется, водила края попутал! – манерно пропела брюнетка.
Михеев поёжился, но промолчал.
– Любезный, дорогу-то не забыли? – осведомился прыщавый.
– Ма-аксим, ты глянь, какие страшные вёдра! И всё-таки ездят. А грязь какая по сторонам! Зачем мы сюда попёрлись?! И почему мы едем из города, а не в город?!
.
Какой, интересно, кнут попал под хвост ночному погонщику?
– Спокойно, это налёт! – заявил Михеев. – То есть, похищение. Отвезу на хазу, потребую выкуп.
– Мы хотим к ма-аме, – заскулила брюнетка. – Мы не хотим похищение!
– Лю… уважаемый! Това-варищ, – заскакал на сиденье прыщавый. – Ну, Новый год же!
Михеев молчал, но разворот уже приближался.
Версию надо было как-то закольцовывать:
– Скучные вы. Не хочется похищать! С ума сойдёшь от тоски, за любые деньги.
До самого дома рты больше парочка не раскрывала.
.
Время приближалось к одиннадцати.
«Как старый год проведёшь, так новый и встретишь», – с грустной усмешкой подумал Михеев. И откровенно зевнул. К метро «Политехническая» оживлённо сбегались встречающие. И все встречали одно и то же.
– Свободны? – пискнул девичий голос.
– Почти. Развод ещё не оформлен.
Хрипловатый басок вмешался:
– Вы на работе, так что давайте, не юморите!
– А вы пожалуйтесь…
– А можно? Куда?
– В Лигу сексуальных реформ.
– Ой, ну вас! – вмешался писклявый голос. – Нам маму надо забрать из гостей.
– А я причём?
– Вот это м-мы сейчас и узнаем, – тягучее контральто, оборвав диалог, втянулось в салон вместе с запущенными ароматами крымского виноградника, явив михеевскому взору вальяжную, но очень пьяную даму.
.
Следом запрыгнула молодая, крайне спешащая парочка.
– Полюстровский, восемнадцать! И м-можно без хлеба, – сказала дама.
Михеев фыркнул.
– Мама! Ты можешь пять минут помолчать?! Водитель, Ланское шоссе, четыре.
Михеев обернулся к пареньку:
– А вы куда пожелаете? Может, Рубинштейна, одиннадцать?
– Почему Р-Рубинштейна? – вскинулась дама. – Не надо на Рубин… штейна. Я никого там не знаю! Водитель, ответьте мне! Где ваша л-лысина?
– Где моё... что? – растерялся Михеев.
– У зрелых мужчин должны быть кадык, брюшко и л-лысина! А у вас на голове какой-то стог сена!
– Всего лишь кудри, мадам, – меланхолично сказал Михеев. – Они поседели, но взлохматились от вашего обаяния. Ланское, четыре? Давайте пришпорим, иначе разливать придётся в машине.
*******
И снова такси скользит в ночных огнях фонарей, праздничных ёлок и фейерверков, по гололёду и сумраку. Простившись с пассажирами, Михеев поздравил по рации диспетчерскую и вышел на тротуар.
Небо оставалось беззвёздным. Ночь поминутно вздрагивала от грохота залпов. Грянув из окон, общий вопль, казалось, вот-вот спугнёт волшебство морозного, вечно юного праздника... ну, что? Веселей, дружище!
