По понедельникам она, хоть и пенсионерка, всегда ходит на биржу труда. Берет талончик, занимает очередь и, устроившись на неудобной банкетке, тяжело вздыхает:
– Это же сколько людей без дела толчется, уму непостижимо! В мое время на каждом углу объявления висели: “Требуется. Требуется”. Рабочие по сорок лет к одной проходной по гудку ходили. А сейчас молодые, здоровые, с образованием, а трудиться не желают. Вот вы, женщина, на завод пошли бы?
Модно одетая девушка лет двадцати пяти с тонкими чертами лица нервно оглядывается.
– Это вы мне?
– Вам-вам, женщина, – Раиса Тихоновна принципиально использует это обращение. Пусть привыкает! А то взяли моду – до седых волос в девушках ходить.
– Я по специальности биолог, – смущенно оправдывается ее юная собеседница. – Что мне на заводе делать?
– Биолог она! – фыркает старуха. – А ты государство спросила: нужны ему биологи? В школе тебя учили бесплатно, потом в институте пять лет дурака валяла, а теперь на биржу пришла: пристройте меня. Небось еще и пособие просить будешь. А на производство предложат пойти, так в амбицию бросишься: я, мол, биолог.
– Чего ты, мать, на девушку наехала? – неожиданно заступается слегка потрепанный мужичок лет сорока. – Я, к примеру, сам с завода, слесарь четвертого разряда. А тоже без работы.
– Значит, такой слесарь, – рубит с плеча Лепехина. – У нас на заводе путевых слесарей на руках носили. Ко всем праздникам премии, пайки, квартиры вне очереди. Виктора Стасюка даже круизом заграничным наградили.
– Меня, может, тоже на руках носили, – подбоченивается мужичок. – Вот только завод медным тазом накрылся вместе с директором. Полтыщи человек на улицу выкинули и не глянули, слесарь ты там или токарь.
– Значит, работали плохо. Бракоделы! – выносит уничижительный вердикт пенсионерка и с кряхтением поднимается: подошла ее очередь.
В кабинете румяной инспектрисы Вареньки она требует перечислить все имеющиеся вакансии и, с подозрением глядя на девушку, резюмирует:
– Опять вы для меня ничего не нашли. Для своих так, небось, место сразу подбираете, а если кто с улицы пришел, так сиди, бабка, на голую пенсию.
– Ну почему же, – робко возражает Варенька, – вот нужна консьержка, кстати, от вашего дома недалеко.
– Это чтоб я сутки в подъезде на сквозняке сидела? – оскорбленно поджимает губы Раиса Тихоновна. – Годы мои не те, чтобы, как макака, на стуле вертеться. Ты мне нормальную работу предложи.
Лепехина свято убеждена, что где-то до сих пор клеят коробочки и собирают авторучки на дому, но Варька пристраивает туда своих, может быть, даже и за взятки. Вон одета как картинка. Это с какой такой зарплаты? Беседа с инспектрисой заканчивается жалобой на ее бездушие и формальный подход. Бедная Варя из-за этого в очередной раз останется без премии. Ну и что? Пусть знает, что Лепехина себя в обиду не даст.
По вторникам Раиса Тихоновна посещает поликлинику. Приходит к кардиологу, получает направления на кардиограмму и анализы. Неукоснительно все сдает и является через неделю, чтобы узнать результаты и получить назначения. Закончив с кардиологом, записывается к невропатологу, потом к урологу, отоларингологу и далее по списку. Когда список исчерпывается, начинает все сначала. И не дай бог кто-то из докторов заявит, что ее проблемы носят возрастной характер.
– Тебя государство выучило на врача, так лечи, а не в паспорт ко мне заглядывай! – возмущается старуха, тут же переходя на ты, и пишет жалобу в горздрав. Там Лепехина давно известна как докучливая кляузница, но реагировать чиновники вынуждены. Ведь она, если что, и до министра дойдет.
Среду Раиса Тихоновна посвящает собесу, который, как и многие старушки, почему-то называет “совбез”. Слышится ей в этой аббревиатуре нечто солидное, советское. Несколько лет назад при очередном перерасчете пенсий, по ее мнению, явно что-то не учли, потому выплачивают ей рублей на сто пятьдесят меньше положенного. У нее скопилось уже добрых полсотни ответов из самых высоких инстанций, что все по закону. Но Лепехина не теряет надежды добиться справедливости. Доведя до нервного тика сотрудниц собеса, она возвращается домой строчить очередную жалобу.
Четверг для нее – базарный день. Свой маршрут Раиса Тихоновна начинает с мясных рядов, где придирчиво выбирает телятину.
– Что ты мне подсовываешь?! – сердится она. – Думаешь, если я городская, так теленка от яловой коровы не отличу? Я, если хочешь знать, сама из деревни.
Новички пытаются спорить, более опытные их одергивают. Но даже если дело не доходит до конфликта, все равно мало какой четверг обходится без визита в кабинет директора рынка – красивого полного кавказца Ахмета Тимуровича. Завидев на пороге ее коренастую фигуру, директор страдальчески закатывает свои большие влажные глаза.
– Раиса-джяным, что опять не так?
Старуха, не торопясь, устраивается в кресле и приступает к подробному отчету. В отделе, где торгуют курятиной, плохо пахнет, продавцы корейских деликатесов устроили пьянку прямо на рабочем месте, у торговок фруктами подкрученные весы, и так далее и тому подобное. Ахмед Тимурович вызывает начальника охраны. Тот вежливо берет Лепехину под локоток, и они идут проверять сигналы. Там, где они подтверждаются, он мечет громы и молнии, обещает сгноить и даже целую неделю не пускать на рынок. Вернувшись домой, Раиса Тихоновна обнаруживает в сумке куриный окорочок, который не покупала, полколечка домашней колбаски или кусочек сыра. Мелочь, конечно, она и сама могла бы купить, но тут, как говорится, дорог не презент, а оказанное уважение.
Пятницу пенсионерка проводит дома. Попыталась когда-то прибиться к местному храму, но там такая вреднющая старостиха, что даже Лепехина, никогда не лезущая за словом в карман, смущенно отступила. Написала было жалобу в епархию, но оттуда пришел такой странный ответ со ссылками на какие-то псалмы и послания, что она плюнула и отступилась.
Так что в последний рабочий день недели она с утра пораньше выносит раскладной стульчик, устраивается в затишке возле подъезда и приступает к общению с соседями.
– Ой, как ты поправилась! – приветствует она подтянутую девицу из шестнадцатой квартиры, изнуряющую себе ежедневными пробежками. – Такая попка круглая стала, приятно глянуть.
Девица синеет и улетает в сторону спортплощадки со скоростью пули.
Светлане Андреевне, провожающей в школу внука – тихого отличника и шахматиста, – с ехидством сообщает:
– До чего же курточка на вашем мальчике мне знакома. Вот точно в такой же какой-то пацаненок папиросы курил за гаражами, а потом жвачкой заедал. Ваш?
Соседка резко дергает внука за руку и ускоряет шаги, чтобы скорее миновать Лепехину, но душа уже отравлена подозрениями. От внука действительно частенько попахивает ментолом. Не табачный ли дух забивает?
Мальчик, не чувствующий за собой никакой вины, удивленно поднимает на нее ясные глаза. Что случилось с его доброй бабушкой? А старуха саркастически улыбается им вслед. Никого за гаражами она не видела и вообще обходит это место стороной. Однако, по ее искреннему убеждению, профилактическая порка пацаненку не помешает. Ее саму еще как пороли, и ничего, человеком выросла. А с нынешними огольцами так носятся, пальцем боятся тронуть. И что из них, небитых, получится?
Бездетной паре Мухиных, которые выводят на прогулку своего выхоленного пуделя, она со вздохом говорит:
– Все с собачкой тетешкаетесь? Ну, тетешкайтесь-тетешкайтесь. Может, хоть она вам на старости лет стакан воды подаст.
Они могли бы сказать: “А тебе, старая карга, кто подаст? У тебя ведь не то что детей, даже собаки нет”, – но они, как и все остальные соседи, давно закаялись пререкаться с Лепехиной. Пиши потом объяснения участковому, а Кравцовым даже пришлось штраф заплатить за антиобщественное поведение.
Следующей ее жертвой становится Баринов из двадцать первой квартиры.
– Это вашу жену вчера вечером на такой красивой машине привезли? Я хоть и старуха, но прямо залюбовалась.
Баринов наливается кровью и, стиснув кулаки, возвращается домой, чтобы выяснить, кто подвозил его супругу. А Раиса Тихоновна злорадно ухмыляется. Пусть знает, как на молоденьких жениться, старый козел! А то, что Баринова вчера пешком пришла, да еще и с полными сумками, не имеет никакого значения. Сегодня пришла, завтра привезут. Святых в этом мире нет.
Поприветствовав таким образом соседей, Лепехина возвращается домой и включает телевизор. Ее старенькая антенна, к сожалению, берет всего три канала, но уж этим-то трем достается по полной программе.
Разгромные письма в адрес теленачальства она отправляет регулярно. Раиса Тихоновна возмущается чересчур намакияженными дикторшами и бородатыми дикторами: “У него там что, заячья губа под волосьями? А если нет, то пусть откроет лицо народу!”.
Ее злят глупые сериалы и бессмысленные тексты популярных песен. А особое негодование вызывают ток-шоу. Пенсионерка требует пригласить ее в студию – естественно, с оплатой проезда, – чтобы высказать этим толстомордым политикам прямо в глаза всю правду. А то посадили перед камерами каких-то попок вместо зрителей, знай себе хлопают на каждую чушь.
В субботу пенсионерка убирает, стирает, купается – в общем, посвящает день себе. А в воскресенье пишет письма племяннице Яне – дочери своей любимой сестренки. Надюшка была в их многодетной семье самой младшей. Ее все любили и возились как с живой куклой, а Раиса так и вовсе с рук не спускала.
Другие девчонки с уроков сбегали, чтобы лишний раз мимо воинской части пройтись или в парке на каруселях покататься, а Лепехина бежала с сестренкой понянчиться. Она сознательно отказалась от техникума, а сразу пошла ученицей на завод, чтобы получать зарплату и баловать свою любимицу игрушками и нарядами. Наденька поступила в институт, и Рая перешла работать во вредный цех, чтобы ее студентка была краше всех. А вот когда Надя вышла замуж, Раиса растерялась.
– А как же я?
– Ты для меня всегда будешь моей мамой Раей, – ласково обняла ее сестра. И уехала с мужем за тридевять земель.
Поначалу Лепехина даже не поняла, что изменилось. Она еще рыскала в поисках опытной шляпницы – Надюша мечтала о каракулевой шляпке к своей шубе. Искала выходы на спекулянтов, чтобы прикупить кримпленовый отрез на платье младшенькой. В конце месяца обегала все обувные – у Нади маленькая, но широкая ножка, тяжело найти подходящую модель.
Но чем дальше, тем чаще ощущала, как ее обволакивает одиночество, будто странная вязкая субстанция, из-за которой все звуки слышны приглушенно, краски окружающего мира размыты, лица расплывчаты и искажены.
Со старшими братьями и сестрой-погодком Раиса практически не общалась, отделываясь копеечными открытками на дни рождения и праздники, друзей и подруг у нее не было, за ней даже никто никогда не ухаживал по-настоящему. Она жила только письмами от Наденьки и ожиданием отпуска, когда сможет повидать младшую сестренку.
Лишь тогда эта странная субстанция, о существовании которой Рая никому не говорила, отступала. А еще в тех случаях, когда приходилось с кем-то ругаться. Тогда пелена буквально рвалась в клочья, и Лепехина могла вздохнуть полной грудью.
Однако слабенькая Надя рано умерла. И Раиса Тихоновна, отплакавшись, позвала к себе жить осиротевшую племяшку Яночку. Та согласилась, а через три месяца сбежала от сварливой тетки, как говорится, роняя тапки. Лепехина, конечно, сразу в институт. Мол, вразумите беглую родственницу, оставившую пожилого человека без попечения.
Но ректор – представительный седовласый мужчина со звездой Героя Соцтруда на лацкане – жестко заявил, что студентка Войницкая – совершеннолетняя и может жить где ей заблагорассудится, а Лепехина хоть и немолода, но вполне дееспособна, присмотра не требует, потому лучше бы ей закрыть дверь с той стороны и вуз обходить стороной.
Естественно, Раиса Тихоновна так просто не сдалась. Подстерегала Яну после занятий, приходила в общежитие с полными сумками, надеясь, что племянница соблазнится домашней снедью, требовала от зятя, чтобы повлиял на дочь. Тщетно. Завидев родственницу, Яночка немедленно впадала в панику и уносилась, жалобно лепеча:
– Нет, тетечка Раечка, нет, потом, в другой раз!
Однако другого раза Лепехина так и не дождалась. Яна перевелась на заочный и уехала. Единственной их связью стала переписка, в основном односторонняя. Раиса Тихоновна писала о грубых продавцах и чиновниках-бездельниках, бездушных докторах и неадекватных соседях, жаловалась на здоровье и вовсю расхваливала свою квартиру – небольшую, но уютную, надеясь, что Яна хотя бы в расчете на наследство перестанет чураться. Тщетно. Дочка любимой сестры пару раз в год присылала открытки со стандартной фразой: “У меня все нормально”.
Да где же нормально, когда она по характеру – вылитая мать, такая же наивная и доверчивая! Раиса поучила бы племянницу жизни, чтобы никто ей баки не забил, не обвел вокруг пальца. Нет, шарахается от родной тетки, как от зачумленной. И приходится Лепехиной накопленную житейскую мудрость изливать на чужих людей. А они разве оценят? Народец ведь такой гнилой пошел – одно расстройство с ним.
