Водка, мерзкая от майского тепла, встала в гортани колом, ёкнула, потекла, обжигая ткань пищевода. Сашка закашлял, сник, но тут же накатил вторую. И только теперь закусил. Тепло разлилось по желудку.
Клацали ходики на стене – Алена вновь запоздала. Сашка перетянул цепь, качнул шишкастые гири и посмотрел в окно. Воробей перелетел в палисадник.
Третья пошла хорошо, легла в цель, как и надо. Обухом по ногам и анестезия на нервы. Злоба и муть осели на донышке сердца. Временно, до толчка.
Хлопнула дверь – Сашка вздрогнул, поёжился, пересел. Словно спохватившись, снова придвинул рюмку. Супруга забежала на кухню, разом наполнив теплом, суетой и чем-то цветастым. Бросила сумки, пакет, сердито посмотрела на водку. На упрямом высоком лбу собралась недовольная складка. Вдохнула поглубже, чтобы отчитать, затрещать дотошной сорокой, но почуяла грозу, разом осеклась, присмирела:
- Сашка, привет, ты чего? Напьешься, смотри, в понедельник… Сальца порежь, закуси… Лозины поросенка режут. Надо лопатку взять… как ты думаешь, Саша?
Заискивает, лебезит. Трется, как кошка об ноги. Бабий, собачий нюх – чувствует, стерва, мозгом. Хотя, какой там у бабы мозг?! Синдром, не известный науке. Бросилась разбирать пакет, накрывать-шинковать ужин. Вот цыкни сейчас –побежит, принесет похмелиться пива. От выпитого и этой суеты стало немного теплее.
- Алён, куда тебе есть ?! И так, смотрю, потолстела.
Вздрогнула, замерла. Чуть заметно сдвинула брови. Но тут же ожила, исказилась нервной улыбкой:
- Ой, Сашенька, боюсь говорить … беременна… пятый месяц.
Улыбка так и прилипла к губам – фальшивая и неживая.
Ребенка ждали давно. Слишком долго ждали. Своих детей Сашка иметь не мог – переболел в армии свинкой. Вроде болячка – дрянь, а рубанула под самый корень. С тех пор палил холостыми. Усердно, но всё в пустую. Так и жил – пустоцвет. Не мужик, а одно названье.
- Саша, врачи говорят..
- Какие врачи, шалава?
Вот оно, прорвало. Хлопнуло и взорвалось, полоснуло, как бритвой, злобой.
- Лёшка мне все рассказал… про студента твоего… ссука!
- Саша… милый… прости…
Лучше бы, дура, молчала. Лучше б сама взорвалась, лучше бы все отрицала.
Ударил наотмашь, всерьёз, только брызнули слюной губы. На тыльной стороне кулака осталась полоска крови. Может – её, может, сам рассек кожу о зубы.
Алена отлетела к стене, брякнулась об пол головою. Отползла и забилась в угол, потрогала пальцем губы:
- А я из-за тебя что?! Всю жизнь должна без ребенка?!
Размахнулся ногой – чтоб под дых – побольней, раздавить гадюку. Алена зажмурилась, свернулась клубком и прикрыла живот руками.
Это только говорят, что от удара легчает. Врежешь – сплеснётся с души, и устаканится в сердце. Но это, братцы, только от широты души - у кого сколько злобы вмещает.
Но не ударил, сдержался. Пнул со всей дури кашпо, стоявшее для красоты у кровати. Горшок отлетел и разбился, оставив черноземный след. В воздухе завоняло геранью.
Сашка схватил бутылку и молча вышел во двор. Солнце уже садилось. Тянуло с полей туманом. Сел на скамейку и поставил рядышком водку. Почти не целясь налил. Зачесалась собака в будке - ритмично звякнула цепь. Где-то хрипел коростель, и молодежь ругалась у клуба. Рука неровно поднесла рюмку и опрокинула снова во внутрь.
Было слышно, как плачет Алена.
Есть у миня товарисч по детству,Игарёк.Встретились с ним нидавна,а до таво ни видились давно.Он в 15 сел на малолетку и пачти за 30 лет встретились аднажды,он мижду ситками падал дакументы на матиматический факультет аднаво унивирситета(во вримена кады забирали в армию и аттуда)и иво зачислили.Ржали тагда да самава нимагу.На сессию он канешна не папал,ибо пашол на следущий курс сваих университетоф.А тут встретились ничаяна,он в баню шол,гаварит-пашли папаримся,пакалякаем.Пашли и банька харошая рядам,но пашли мы в другую баню,каторая так и не выбралась из вримен камунистическова застоя.Ну да ладна,харашо хоть шаек на всех хватает.Моимся,а я замичаю што он так изридка на сраки моюсчихся поглядыват.Паганяло иму дали па молодости”Псих”за буйный нраф и ниадекватность павидения,но после выпитава и в силу прямолинейнасти маиво характира ришил развеить маи падазрения.”Игарёк,ты ни психуй,но тваи зырканья на жопы чот миня раздражают.”Он зло глянул на миня,патом улыбнулся-пашли пивка выпьим и я те все абъясню-гаварит.Разлили пива,он и спрашиват:”Серег,ты миня в первую баню звал,а я там пидара лет десять назад видел,и патаму туда нихажу.Вот как в массе голых мужикоф атличить пидараса?” ”Ну,жопа у питуха фанерай закалочина”.”Не,старичок,видал я как на малалетке апускают,а на взрослай встричались истиные пидерасты,каторые ат ентай ебалы кайф ловят,в этам у них смысл жизни.Так вот,у этих всамделишных пидарасаф,ат дупла их пазорнава па пазваночнику тяница галубая пражилка,атчиво их на Руси и завут галубыми,а не геями.Нескалька лет назат мылся я в первай бане и окала миня прахадила эта тварь с галубой нитью,чото торкнула в мацгу и я сваей шайкай сатварил иму моцгатрясение и кровапускание,за чо и палучил паследний срок.Асквернили пидарасы харошую баню,вот патаму и не хажу я туды.Да и тут паглядываю,как бы не апрафаница мытьем с пидарасам.” ”Ну ты Игорь и впрямь Псих,ладна ни сирдись.” Дамылись пиво дапили и разашлись,а я типерь хажу только в частные бани,и толька с бабами.Будте бдительны,камрады,бей пидарасаф!
«Вот же, блять! И дернуло меня зайти в этот буфет! А ведь чувствовал, что не надо. Это было лишним. А особенно лишним был этот подозрительный бутерброд» - так думал Петр пробираясь темными зигзагами переходов этого непонятного театра. Он проклинал все на свете: бутерброд, выпивку, буфет, театр, его темные узкие переходы, свою подругу, которой так захотелось приобщиться к прекрасному и ее знакомого по имени Сергей. Именно он и пригласил их посетить сие богемное и, несомненно, модное место – «Театр взрослого зрителя». Петр согласился, хотя и было не понятно, что собственно за представление намечается. В этом и весь интерес – так объяснил Сергей.
Этот же Сергей встретил их на пороге театра и тут же предложил посетить буфет. Тогда это обрадовало Петра. Он подумал, что не такой уж Серега и неприятный тип. И, конечно, не отказался выпить и закусить. О чем теперь жалел. Жалел потому, что после того самого бутерброда с икрой Петра приперло.
Приперло непадетски. В животе что-то страшно забурчало. Потом оттуда послышались такие звуки, будто там сошел ледник. Или прорвало плотину, и теперь вода вперемешку с огромными камнями летит в пропасть. И вот Петр, усилием воли сжимая сфинктер, бросился искать WC. А все тот же Сергей услужливо указал ему направление. Правда он уже десять минут пробирался по коридорам театра в поисках оного.
Но тут театральные боги сжалились, и в конце очередного коридора в неясном свете лампочки он увидел заветную надпись WC. Открыв рывком дверь, Петр увидел плохо освещенную комнату, стены которой терялись во мгле. Посередине этой комнаты одиноко стоял унитаз. Больше ничего там не было. Однако и у Петра не было времени раздумывать над странностями устройства театрального туалета. Он подбежал, на ходу расстегивая ремень. Рывком снял штаны и уселся на очко. Удушливые газы и потоки кала вырвались из него. Секунды неизмеримого счастья. И тут.. Яркий луч света откуда-то слепит ему глаза. Громкие аплодисменты и крики «Браво!».
