Да, обыкновенный петух.
Но, мне шесть с половиной лет и я самый маленький в классе, а этот монстр казался мне просто огромным. Он замечал меня издалека и мчался, выпятив разноцветную грудь , сдвинув гребень на манер спецназовского берета и перья хвоста развевались флибустьерскими знаменами.
Ничего не помогало – ни камни, ни увесистая палка в моих руках. Эта птица так грозно сверкала на меня своими карими глазками, словно один я из всего человечества был виновен в том, что жизнь свою он закончит в наваристой лапше. Я отбивался, а он все наскакивал, налетал, и пребольно бил своим железным клювом и оканчивалось все моим позорным бегством.
Но, в этот раз, я был настроен дать серьезный бой. Это было дело чести настолько, насколько я мог представлять себе понятие «честь» в этом возрасте. Дело в том, что - поскольку рос я без отца, в этот тихий приморский городок мы, с мамой переехали совсем недавно, и заступиться за меня было просто некому, - я рассказал о своей проблеме маме.
Мама ответила так:
- А этот петух видит – вот, идет трус в школу! Чего бы его не клюнуть? Куры увидят - будут уважать.
Даже я понял, что это провокация. Но: «куры будут уважать» - это крепко задело рано проснувшуюся где-то глубоко в детской душе, мою мужскую гордость. И я решил: сегодня я от него не побегу! Заклюет до смерти – не побегу!
Я выбрал увесистую кизиловую палку и иду с ней как на войну, справедливую и беспощадную. Выглядываю из-за кустов, со смутной надеждой победить «ввиду неявки противника». Нет, этот монстр там, где обычно – гордо вышагивает перед курицами, свидетельницами его триумфов и потенциальными зрителями будущих побед. Но не в этот раз, чудовище!
Он увидел меня. Вот! Бежит ко мне через дорогу! Уже близко! Я быстро сбрасываю ранец и принимаю боевую стойку. Еще ближе! Я вижу его взгляд. Он рядом! Взлетел! Я отбиваю его налет тяжелой палкой. Он отскакивает, налетает снова. Палка слишком тяжела для меня, я еле держу ее, а махать ей и вовсе трудно. Я надеялся, что все закончится после первого удара. Но нет! Отбиваю. Он налетает снова! Не успеваю отбиться, роняю палку. Проклятая птица больно клюет меня в голову, я со всех сил бью петуха рукой. Я близок к панике. Он снова готовится наскочить на меня. Бежать нельзя. Я сажусь на корточки, закрываю голову руками и зажмуриваю глаза. Всё! Это конец! Жду удара!
Внезапно что-то меняется. Я не слышу своего врага. Открываю глаза. Рядом со мной стоит желтолицый пацан моего возраста и с улыбкой смотрит на петуха. Петух заворожено смотрит на маленького азиата. Мальчик подходит к птице, поднимает руку и петух, медленно заваливаясь, падает на бок.
- Нифигасе! Ты его убил? – я был ошарашен увиденным.
- Зачем? Он просто спит, – пацан улыбнулся доброй улыбкой, делающей его и без того узкие глаза вовсе похожими на щелочки, и протянул мне свою ладошку.
Так я познакомился с Фуликом.
Фулик не был моим единственным другом. Он был особенным. Он умел все. Абсолютно. Он не боялся никого, хотя я ни разу не видел, чтобы он дрался. Его слушались все, включая цепных псов и участкового. Он знал все и при этом с интересом слушал мои фантазии.
Я редко видел Фулика, встречая его всегда случайно. Летом он всегда был одет в клетчатую рубашку и брюки цвета пыльной дороги. А зимой… Я никогда не встречал его зимой. Впрочем, нет. Встречал. Однажды зимой он спас мне жизнь.
Мне уже лет одиннадцать-двенадцать. Но я все еще меньше всех моих друзей. Почти все свое свободное время я провожу на улице, дома мне неуютно из-за нового мужа моей мамы.
Зима, и наш курортный городок словно вымирает. Пансионаты, дома отдыха и турбазы стоят пустые, будто в фантастических фильмах о покинутых людьми городах. Можно играть в догонялки на заросших туями и кипарисами аллеях, поливать друг друга и все вокруг из огнетушителей снятых с пожарных щитов, бить из рогаток стекла заколоченных летних домиков. Все равно обнаружат это все, скорее всего к весне, когда начнется подготовка к новому летнему сезону.
Или сходить на берег, где после шторма лежит выброшенный морем мусор. Здесь можно найти красивые бутылки из-под какого-то заморского пойла, на них что-нибудь выменять у старшаков; разовые импортные ручки, в которые задуть пасту из отечественных стержней, и писать ими в школе на зависть одноклассникам; или артиллерийский порох, вымываемый из разъедаемых ржавчиной мин и снарядов, лежащих на дне бухты еще с Великой Войны, из него можно делать взрывпакеты или тоже поменять на что-то нужное. Еще есть стройки, карьеры с тритонами и лягушками, и катакомбы развалин старого цемзавода. Да мало ли интересного вокруг?!
В этот раз мы с друзьями решили сходить в горы. Недалеко, по ущелью. Целых три дня шел дождь, и мы засиделись дома. Сейчас дождь стих, и самое время пройтись по текущим в ущельях ручейкам и речушкам.
Дело в том, что текущая по склонам вода вымывает интересные вещи. Среди пацанов ходят легенды, будто кто-то нашел хорошо сохранившийся скифский меч, а кто-то даже немецкий «шмайсер» в отличном состоянии. Но чаще попадаются взрыватели от авиабомб. Почему-то они сохраняются дольше, чем остальная часть бомбы. Если кинуть взрыватель с моста на дорогу, он может оглушительно сдетонировать. Реже попадаются сохранившиеся снаряды. Тогда мы делаем из камней печурку, разводим огонь, кладем туда снаряд и отбегаем подальше. Взрыв не удивляет почти никого в городе – в горах прокладывают объездную дорогу и к взрывам люди привыкли.
Отец друга моего, Витьки Малькова, рассказывал, что нам досталась малая часть грозного наследия. Они, послевоенная пацанва, застали много большее. И взрывались, калечились. Во время войны здесь базировался десант на воспетую позже генсеком Малую землю. Госпиталя, боеприпасы, беспрерывные бомбежки. Все что можно было, разминировали, вычистили после войны, но иногда земля и море нет-нет, да и выбросят опасный сюрприз.
Дождь ослаб, но все еще моросит. Мы идем втроем – Витька, Руслан и я. Подходим к ручью. Вернее, ручьем это было три дня назад, сейчас это уже речка. Быстрая, грохочущая камнями, горная река. Деревянный мостик почти полностью снесен стихией, только пара досок чудом держится на закрепленной между берегами металлической рельсе, да и они почти скрыты под бурным потоком.
Обходить далеко, решаем переходить. Первым переходит Витька, за ним Русик. Я осторожно ступаю за ними по скользким доскам, стараясь не промочить ноги. Вода бьет по ногам, местами доходя до самого верха моих резиновых сапог. Пацаны уже перешли, ждут меня на берегу, торопя и ругая меня за нерешительность. Я на середине, еще пара шагов и дальше будет проще. Поднимаю правую ногу, собираясь сделать шаг, и в этот момент вода, словно живая, сильно бьет меня в левую. Резиновый сапог скользит и я, теряя равновесие, лечу в ледяную воду.
Поток накрывает меня с головой, я глотаю мутную, вкуса земли воду, захлебываюсь, пытаюсь оттолкнуться ногами от дна, выныриваю, жадно хватаю ртом воздух, и с ужасом обнаруживаю, что за эти мгновения меня отнесло так далеко, что я не вижу пацанов, лишь слышу, как они кричат мне.
Я открываю рот для крика, захлебываюсь, снова ухожу под воду, река несет и швыряет меня будто щепку, больно ударяя о камни. Отчаянно пытаюсь ухватиться за что-нибудь руками, безуспешно. Поток вертит меня, словно в центрифуге стиральной машинки, сбивая с ориентира. Я уже теряю – где берега, где дно! Чудом удается глотнуть воздуха, когда голова моя на долю секунды оказывается на поверхности! Во рту вкус крови и грязной воды, где-то в груди щемяще-обреченно: «Смерть! Так просто?!». Бьюсь обо что-то головой и теряю сознание...
- Живой? Ихтиандр…
Я как городской фонтан изрыгаю из себя воду, кашляю вполне по-живому, и открываю глаза. Я лежу на земле, с неба на лицо капает дождь, надо мной голые ветви деревьев и улыбающаяся физиономия Фулика. Точно – живой!
- А я смотрю: несет по реке что-то! Глядь – человек. Вроде не сезон для заплывов, а? Ты как?
- Нормально, спасибо… - я оглядываюсь, пытаясь сообразить, где я. Ого, отнесло меня далековато. Мокрый весь. Я осторожно трогаю макушку, смотрю на кровь.
- Встать сможешь?
- Попробую. – пытаюсь встать и тут же падаю от нестерпимой боли в ноге.
- Э, брат… Да ты себе ногу до кости раскроил о камни! Кровищи-то!
- Сапог потерял… Матушка прибьет.
- Сапог… Хорошо – живой. Давай я тебя до дома своего дотащу, обсохнешь. И раны бабка моя посмотрит. Кровь, вон, не унимается. Надо ремнем перетянуть.
- Давай. –.жду пока Фулик перетягивает ногу. – Пойдем. Только потихонечку. Больно.
- Потихонечку, понятно. А ты думал, я галопом с тобой понесусь? Терпи, казак!
Мне больно, но я невольно улыбаюсь. Потому что когда улыбается Фулик, невозможно не улыбнуться вместе с ним. А он улыбается почти всегда. Вот чему он сейчас радуется?
- А бабка у тебя что, врачиха?
- Не… Ну, так, лечит. Сам увидишь. Заодно в гости ко мне зайдешь. А то ведь ни разу не был.
Действительно, мы знакомы уже давно, а я ни разу не был у него дома. Удивительно! Впрочем, он у меня тоже не был. Это как раз не удивительно. Отчим. Ко мне не приходят домой друзья, и я встречаюсь с ними на улице. Кстати, никто из моих друзей не знаком с Фуликом, как и он с ними. Знают, конечно, друг о друге с моих рассказов и все на этом.
Останавливаемся перед невысоким забором, Фулик толкает калитку, и мы заходим во двор.
- Давай в дом. Потихонечку… Так… Садись. Снимай куртку, штаны. Болит нога? Давай помогу.
В доме я сажусь прямо на застеленный старыми коврами пол и сидя пытаюсь стянуть с себя мокрые вещи. Фулик помогает мне.
- На, одень пока мои штаны и свитер. – Фулик подает мне одежду. – Подожди, сейчас… Саида-апа! – Фулик обращается к кому-то в глубине комнаты. Я только теперь замечаю сидящую в углу по-турецки, на каких-то подушках, маленькую пожилую женщину с папиросой в зубах.
Фулик что-то говорит ей, она отвечает на непонятном мне языке, встает и уходит в другую комнату. Вскоре возвращается с небольшой плошкой в руках, молча, подходит ко мне, садится рядом и начинает осматривать мои раны, цокая языком. Все это не вынимая изо рта папиросы. Потом своими коричневыми с черными трещинками пальцами достает из плошки вонючую мазь и мажет ей мои раны и ссадины. Большую рану на ноге она закрывает на минуту руками, и кровь перестает идти. Она обильно мажет ее мазью, накрывает чистой тряпкой и что-то говорит мне.
- Подержи так минут десять. – переводит Фулик. – Сейчас чай будем пить. С плюшками.
Вскоре я убираю ткань с ноги – на месте недавней раны всего лишь небольшой шрам.
- Не болит? – интересуется Фулик.
- Нет… – удивленно отвечаю я.
- Ну вот. А ты говоришь – «врачиха»! – и Фулик заразительно хохочет.
Смеюсь и я. Вместе с нами смеется Саида-апа удивительно молодо и звонко.
В комнате нет ни стола, ни стульев. Мы сидим на полу, пьем зеленый чай с плюшками и инжировым вареньем.
Бабушка улыбается совсем как Фулик, смотрит на меня и что-то говорит, смеясь.
- Ты ей понравился. Она говорит, чтобы я приводил тебя сюда. Только не очень часто, а то ты съешь все у нас в доме! – И мы снова хохочем.
Я стал заходить к ним домой. Вернее, меня приводил Фулик. Сам я так ни разу и не смог найти их дом, как не пытался.
Все мое детство Фулик был рядом. Однажды я заметил, что он появляется, когда мне плохо, когда у меня проблемы. Где он учится, когда, чем занимаются – я не знал. Как-то так сложилось, что он не рассказывал, а спрашивать я считал неудобным, что ли. Вернее, спрашивал. Но получал всегда такой простой, искренний и очевидный ответ, что сам удивлялся – зачем спрашивал?
Время шло, я рос. В десятом классе неожиданно вытянулся, обогнав почти всех своих одноклассников. Школу закончил без троек. Поступил в строительно-монтажный техникум. Учеба, новые друзья, первые девчонки… В родной город приезжал редко. Зато по приезду почти всегда встречал Фулика.
Мы сидим у Фулика во дворе, курим косяк, и слушаем Высоцкого.
«…Мы успели - в гости к богу не бывает опозданий.
Так что ж там ангелы поют такими злыми голосами?
Или это колокольчик весь зашелся от рыданий,
Или я кричу коням, чтоб не несли так быстро сани?»
- Вот ведь мужик был, а?! – говорю я, передавая Фулику штакет. – Вот бы с кем дунуть да за жизнь потереть!
Фулик соглашается со мной, кивает улыбаясь. Некоторое время сидим, молча, прислушиваясь к приходу. У Фулика всегда самый лучший косяк в городе. Шалу не курит, только пластик. Где берет – не знаю. Спрашивать бесполезно. Просил дать с собой, дает немного. «Приходи, кури, если нравится. А с собой не надо – мало ли что. Зачем тебе неприятности?» Хотел купить – чуть не обиделся. «Я что, барыга?» Барыг Фулик не любит.
- Меня во вторник в военкомат вызывают. На собеседование какое-то. Неделю назад восемнадцать стукнуло, загребут вот-вот.
- Доучится не дадут?
- Не, не дадут. Хоть бы курс закончить успеть. Может, досрочно сессию сдавать буду.
Мы снова молчим. Я смотрю на Фулика, он как всегда улыбается, думая о чем-то своем.
- Я вот что… Я решил рапорт в Афган подавать.
Фулик перестает улыбаться и поворачивает ко мне лицо.
- Зачем тебе эта война?
- Ну как?... Я ж мужик. Проверить себя, повоевать.
Фулик грустно смотрит на меня.
- Повоевать… Думаешь, это игра? «Войнушки»? Ты убивать будешь! Людей. И тебя убьют…
Он отворачивается. Я никогда не видел его таким. Мне кажется, он сейчас расплачется.
- Да брось ты, Фулик! Ну не всех же. Вон Мишка Хуторной вернулся. Орден Красной Звезды и медаль «За боевые заслуги». Круто. И на работу хоть куда. И квартиру легче получить. А то всю жизнь по баракам да вагончикам мыкаемся. Ты ж знаешь…
- Знаю, брат. Я все знаю. Знаю, что не отговорю.
Мы снова молчим, слушая Владимира Семеновича и думая каждый о своем и оба, об одном и том же.
«…Друг оставь покурить, а в ответ тишина
Он вчера не вернулся из боя…»
- Ну, пора мне. – я поднимаюсь. – Слышь, Фулик… Ты мне адрес свой напиши. Черкну тебе что-нибудь с армейки.
Фулик смотрит на меня грустно-виноватым взглядом, и я вдруг понимаю, что он не умеет писать. Сегодня я впервые узнал, что Фулик может быть невеселым и что есть что-то, чего он не умеет.
Потом два года в ЗабВО. Дедовщина, драки, губа, сержантские погоны.
Дембель, поезд домой, встреча с мамой и друзьями.
Лето, море, девчонки, пьянки.
Окончание техникума , ГКЧП, развал Союза и ощущение новой жизни.
Первая поездка за кордон, свой бизнес, деньги, кабаки.
Смерть мамы, бандиты, наезд, гибель компаньона и мое бегство за границу.
Берлин, Роттердам, Амстердам, Париж.
Бродяжничество, ночлежки, случайные заработки и такие же случайные знакомые. Вербовочный пункт в Фонтунай Су-Буа, 3-й пехотный полк Иностранного легиона, Африка, Южная Америка.
Кокаин, снова дембель, хорошие деньги с продажи кокса, Ницца и куча новых друзей на целые полгода.
Затем Испания, работа вышибалой в ночном клубе и знакомство с самой прекрасной девушкой на свете, с красивым именем Есения.
Возвращение на Родину, свадьба, своя строительная фирма, свой дом.
Первенец Егор, затем дочка Полина, институт, расширение бизнеса.
Еще институт, кандидатская, первая написанная книга, первое издание.
Внуки, счастливая старость, смерть от инфаркта в восемьдесят семь и плачущая родня у моего гроба.
- Нравится? Как тебе жизнь? – Фулик как всегда улыбается.
- Нравится. Но ведь так не было…
- Было бы. Могло быть. Если б не пуля моджахеда там, под Кандагаром.
- То есть, если бы я послушал тебя тогда, умер бы почти на семьдесят лет позже?
- Вот именно, если б ты меня тогда послушал…
Молчим.
- Ну что, мне, наверное, пора дальше… - я под сильным впечатлением от показанного мне Фуликом.
- «В гости к Богу не бывает опозданий!» Помнишь? – Фулик заразительно хохочет.
Я как обычно не могу сдержаться и смеюсь вместе с ним. Мы стоим здесь, на небесах, и хохочем. Я – в застиранном до бела хэбэ с кровавой дыркой на груди, он – в клетчатой рубашке и брюках цвета пыльной дороги.
Пора! Мы с Фуликом по-братски обнимаемся, я поворачиваюсь и делаю шаг в светящуюся дверь.
Я делаю свой первый шаг в вечность.
© Гусар
