Плужников досадливо поморщился, приподняв уголок рта, «пришёл извиняться, опять какую-нибудь сказку о себе будет рассказывать».
Рафаэль Борисович Ваганов был в строительном управлении фигурой заметной. Собственно, сама фигура его была напротив слишком уж неказистой: небольшого роста, худой, сгорбленный, как будто его давило вниз земное притяжение, ходил он всегда бочком, опустив глаза вниз. Землистого цвета лицо с впалыми щеками и характерным румянцем на них выдавало человека «употребляющего». Однако на стройке он продолжал работать, хотя давалось ему это нелегко, труд тяжёлый. Рабочие подсмеивались над ним, над его прогулами, над выдумками, оправдывающими запои, над его «фронтовым» прошлым, о котором он упомянул как-то под пьяную лавочку. И звали его только по имени, как мальчишку.
- Проси.
В дверь робко просунулся красный нос, а за ним и сам его хозяин.
- Здрасьте, - Ваганов поспешно стащил с головы шапку.
- Здравствуй, садись, Рафаэль, - начальник управления показал рукой на стул, - рассказывай.
- Да что рассказывать, Михал Петрович, виноват я, на встречу фронтовиков ездил, ну, там и пришлось принять немного, – Ваганов поднял руку к шее и характерным жестом показал, куда пришлось принять.
- Рафаэль, в прошлый раз ты просил предоставить несколько дней в счёт отпуска, говорил, что мать умирает на Урале, а близких нет там никого и надо срочно лететь.
- Мне прислали телеграмму, что мать при смерти, я помчался, оказалось, что просто заболела, в тяжёлом состоянии была. Ну и задержался там, пока дело на поправку не пошло. Сейчас полегчало ей.
Плужников потёр лоб рукой. Его ужасно раздражал этот человек. Раздражали его ложь, его бесконечные пьянки, даже запах несвежего белья раздражал. Он давно бы уволил Ваганова, но управляющий трестом приказал держать. До пенсии, сказал, немного ему осталось, не выгонять же старика на улицу. А его, в свою очередь, попросил какой-то генерал из Минобороны. И почему они так пекутся о пьянчужке? Надо будет убедить управляющего, что этот рабочий все показатели управления портит. То на работу не выйдет без предупреждения и надо срочно искать замену, то из вытрезвителя бумага на него придёт.
- Вот ты о встрече фронтовиков говорил, а если подсчитать, то тебе в войну лет двенадцать всего и было. Фантазия твоя, Рафаэль, неиссякаема, лучше бы она на что-нибудь более продуктивное была направлена.
- В сорок первом мне действительно было двенадцать, а когда меня в полк зачислили, в первый батальон, сыном полка, пятнадцать уже исполнилось.
- Так ты что, действительно воевал? – Плужников даже привстал, чтобы посмотреть в бесстыжие глаза этого вруна и выпивохи.
Ваганов опустил голову и нервно мял в руках шапку.
- Воевал, немножко. А встреча та не состоялась, никто не приехал, наверное, уже некому было, – и добавил, помолчав, – генерал из наших, только поздравление прислал. Получается, что меня одного и поздравил.
- Так ты напиши этому генералу, – Плужников уже как-то по-другому смотрел на Рафаэля.
- Я написал. Он обещал решить с работой и жильём, а то я уже столько лет в очереди на квартиру стою. Из исполкома сразу бумагу прислали, там написано, в каком доме мне квартиру выделят, этот дом сдаётся сейчас. Да и с работой генерал попросил вашего начальника помочь.
- Ну, а пьёшь-то зачем?
- Не могу бросить, с войны привычка осталась, с фронтовых ста грамм. Я мальчишкой ещё был, сразу привык. Из-за этого с женой расстались, внуки без меня растут, зачем им такой дед? Инвалид и пьяница.
- Ты же герой, Рафаэль Борисыч, мы тебе работу полегче найдём, всё не в подсобниках у каменщика кирпичи да раствор таскать.
- Ну, какой я герой, Михал Петрович, там миллионы людей голову сложили, да и те, что остались, почти все помёрли…, а я вот живой…
Громада танка, рыча мотором, надвигалась на окоп, в котором сидели четыре солдата. Это всё, что осталось от батальонной снайперской команды. Рука одного на перевязи, другому осколок задел голову. Они уже с трудом держали в руках автоматы.
Вдруг из окопа выскочил боец, и гибкой змеёй пополз навстречу танку.
- Назад, ефрейтор Ваганов, приказываю - назад! – Рафаэль оглянулся. Над бруствером торчала каска старшего сержанта Демченко, – Рафик, вернись!
«Ну уж нет, не для того я учился воевать, чтобы так позорно вернуться», подумал Рафаэль, сжимая в руке противотанковую гранату. Вот грохочущее чудовище уже близко, в нос дохнуло смрадом из выхлопной трубы. «Не спеши, Рафка, пусть он поравняется, надо бить наверняка, они меня и не заметят за этой кочкой». Маленькую фигурку за поросшим травой холмиком действительно не было видно. Ну, пора! Рафаэль вскочил, размахнулся и с силой швырнул гранату в бок танку, аккурат под крыло гусеницы. В ту же секунду что-то ударило его в левое бедро, и сапог сразу наполнился кровью. Рафаэль упал. Танк развернулся в его сторону, прошёл немного и загорелся. Гусеница слетела, и танк остановился всего в нескольких метрах от бойца. Угасающим взглядом Рафаэль увидел, как выскакивают из верхнего люка немецкие танкисты и падают под точными очередями старшего сержанта Демченко.
Рафаэль Борисович подскочил на кровати и вытер холодный пот. Почти каждую ночь уже сорок с лишним лет ему снится этот сон – быль из той его военной жизни.
Не торопясь, спустил ноги с кровати, нащупал тапочки, поднялся и, шатаясь, побрёл в ванную. Вдова, хозяйка квартиры, жалея инвалида, сдала ему недавно крохотную комнатку с ванной и туалетом. Не побоялась взять на квартиру БОМЖа*, каким он числился уже много лет. Видимо, рассчитывала на него, как на мужика, да что он теперь может, сам еле ноги таскает.
Освежившись холодной водой, Рафаэль Борисович стал собираться. Сегодня суббота, день нерабочий, можно прогуляться, зайти в закусочную, выпить кружку – другую ядрёного пивка, авось, и полегчает на душе. Почему-то решил надеть все свои ордена и медали. Редко их надевал, раз в году, пожалуй, да и то, если на встречу фронтовиков собирался.
А кому их показывать? Доблестью своей прошлой хвастаться, так любой встречный на него теперешнего взглянет и не поверит. Только товарищей позорить – павших и живых.
Куда же этот пиджак завалился? А, вот он. Рафаэль извлёк из чрева шкафа скомканный, звенящий, непривычно потяжелевший пиджак, развернул его и начал разглядывать награды, расположенные рядами на сером сукне.
Вот эта медаль «За отвагу» – первая. После того, как он полковую снайперскую школу окончил и оказался самым лучшим стрелком, его направили в батальон, в котором уже была команда снайперов. Там шефство над ним взял старший сержант Демченко, сам всего-то на пять лет старше, но уже два года воевал. Рафаэль учился маскироваться и часами выжидать своей цели. Стрелял он исключительно метко. Видимо, зоркий глаз достался ему в наследство от предков – охотников.
«За отвагу» получил, когда появилась двадцатая зарубка на прикладе его винтовки. Ну а дальше пошло – поехало. В часть нагрянул корреспондент, и вскоре в дивизионной газете появилась о нём статья. «Юный снайпер» – называлась. Жаль, что в жизни дальнейшей, неустроенной, не удалось ему сохранить газету.
К тому моменту, когда перед батальоном поставили задачу – перерезать дорогу, по которой к Берлину подходили подкрепления фашистов, Рафаэль был известен всей дивизии. На прикладе его винтовки стояло сто зарубок – столько фашистов он уничтожил.
Он прекрасно помнит тот, последний бой. На помощь осаждённому Берлину по шоссе, которое «оседлал» батальон, двигалась танковая дивизия СС. Её нужно было остановить. Все тогда, кто был способен держать в руках оружие, оказались в окопах на первой линии траншей. И снайперы тоже.
Немцев к Берлину батальон не пропустил, но был почти полностью уничтожен. Вскоре на помощь истекающим кровью солдатам подоспел танковый полк гвардейской дивизии с десантом автоматчиков на броне, и эсесовцы были разбиты.
После тяжёлого боя старший сержант Демченко вернулся к подбитому немецкому танку и вынес своего подопечного, так и не пришедшего сознание.
Потом много дней беспамятства, месяцы в госпиталях, операции. И выписался инвалидом в шестнадцать лет? Мать вышла замуж, и Рафаэль не захотел жить с отчимом, разве сможет чужой человек заменить ему отца погибшего.
Встретил свою любовь, сын родился, да недолго прожили. Не выдержала жена. Боли головные стали его донимать, по ночам снились кошмары военные, кричал во сне, вскакивал и крушил всё в доме. Одно утешение – выпить, тогда приходило спокойствие, и даже апатия какая-то.
Скитался по стране, работал, где придётся, тосковал по войне, по товарищам боевым. Там было проще: вот друг, а вон там враг. Больше врагов убьёшь – товарищей сохранишь и победу приблизишь. А сейчас – никому не нужный, спившийся инвалид. Так и прожил жизнь свою неудавшуюся.
Рафаэль Борисович надел пиджак, сверху пальто, чтобы наградами не светить, и вышел из дому. Утро встретило его ярким солнышком, свежестью и чистотой. Нет, жить всё-таки хорошо. В закусочной почти никого не было. Выпил пива, достал мятую пачку «Примы», закурил, задумчиво уставился в окно.
Люди идут по своим делам, всех кто-то ждёт дома – жена дети, внуки, только его не ждёт никто, да и не вспоминает о нём. Может быть, лучше было бы остаться там, у подбитого танка, где лежали его товарищи. Вот прожил жизнь, скоро на пенсию, а вроде, как и не жил. И для чего она, эта жизнь, была ему дадена?
На тротуаре, у самой дороги, играл с мячиком малыш лет пяти. Светлые кудряшки непокорной копной торчали в разные стороны. «Как у моего Кольки в детстве», – вспомнил Рафаэль сына.
Мячик покатился на дорогу, и мальчик побежал за ним. Рафаэль ощутил непонятную тревогу, знакомую ещё с войны и, казалось, прочно забытую. Так, когда лежишь и вглядываешься до боли в глазах в каждый куст, чтобы почувствовать каким-то шестым или седьмым чувством – где может быть немецкий снайпер, поджидающий твоё неверное движение, за которым последует выстрел и … смерть.
Из-за поворота дороги выскочил «КАМАЗ». Тяжёлая машина неслась зигзагами. «Что-то случилось с водителем», – подумал Рафаэль. И в следующее мгновение неведомая сила толкнула его вперёд, как тогда в сорок пятом, навстречу приближающемуся немецкому танку. В несколько прыжков он оказался на дороге и оттолкнул на обочину мальчишку. Тяжёлый, тупой удар нарушил тишину мирного утра…
Рафаэль швырнул гранату в бок танка и упал, скошенный пулемётной очередью. Танк развернулся и пошёл на него. Вспыхнуло пламя на броне, слетела гусеница, а танк продолжает идти. Сейчас он остановится, сейчас…, но танк всё идёт, всё ближе, ближе. Вот он уже навис над раненым бойцом, ещё секунда и…
- Мама, мама, спаси меня!… Мама! - кричит маленький Рафик, – мама, мне больно…
Подоспевший врач «скорой» склонился над сбитым человеком, взял его руку, пульс не прощупывался. Человек прошептал несколько слов, вытянулся и затих.
- Что, что он сказал? – спросил врача подбежавший капитан милиции.
Врач недоумённо ответил: – Он сказал: – «мама, спаси меня». – И, выпрямившись, крикнул санитарам: - Носилки!
Санитары принесли носилки, капитан расстегнул погибшему пальто в поисках документов, тусклым золотом сверкнули ордена и медали.
- Фронтовик, – заключил он и снял шапку.
Затрещал телефон.
- Михал Петрович, вас из военкомата, – прошелестела секретарша.
- Слушаю.
- Здравствуйте, я – военком Синицын. У вас работает Ваганов Рафаэль Борисович?
- Да, но сейчас он… его…
- Передайте ему, пожалуйста, что в сорок пятом году он был представлен к званию Героя. Но Золотую звезду ему так и не вручили, сначала считали погибшим, а потом не могли найти его постоянный адрес.
- Я… я не могу этого сделать, – Плужников сглотнул слюну, неожиданно для себя почувствовав комок в горле, – он погиб.
- Да нет же, это ошибка, он жив. Из Министерства обороны должен прилететь генерал Демченко, его однополчанин.
Над свежей могилой с простой пирамидкой памятника, увенчанного красной звездой, стояли несколько человек.
Седой пожилой генерал, зажав в руке папаху так, что побелели пальцы, сказал, ни к кому не обращаясь:
- Нас только двое в живых оставалось от батальона, многие там и полегли, а и те, что вырвались, долго не протянули, все ранены были. – И после тяжёлого молчания добавил, – теперь один я.
© Владимир Волкович
