Первые несколько недель он входил в колею. Многое было непонятно. Дико чесались руки, соскучившиеся по табельному ПэПэШа. С Синичкиной встретиться никак не удавалось, работы было завались. Шарапов тосковал. Сны часто заканчивались обильными поллюциями.
Жеглов оказался хорошим товарищем: взял жить на квартиру и научил многим премудростям уголовного сыска. Долгими осенними ночами они нещадно лупились в домино, пили самогон, матерились и пели похабные песни. Запой затянулся на пару месяцев, в течение которых Жеглов регулярно качал соседей по коммуналке и ебашил из нагана в стены.
Несколько раз Шарапов бессонными ночами на допросах свидетелей и понятых засыпал прямо за столом. Ему снился сон: в свете огромной Луны, во внутреннем дворике МУРа, он расстреливал из пистолета паскудного шепелявого вора Кирпича, затем совершал половой акт с его трупом. Изголодавшийся член методично долбил целлюлитную задницу карманника... Странное было чувство: как же так, ведь я офицер, награждённый орденами, какого хуя я делаю это? За ЭТО ведь можно и партбилет... Однако кончить очень хотелось...
Внезапно чья-то сухая рука прикасалась к влажному плечу и Шарапов вздрагивая, поворачивался... Это была его старушка-мать:
- Просыпайся, Володенька, тебе пора в школу.
- Мама, ну что же вы, блядь, я ведь боевой офицер...
Затем лицо матери искажалось непотребной гримасой, превращаясь в опухшую харю Жеглова. Тот глумливо хихикал, надрачивая восставший до невероятных размеров член и качал головой:
- Хуй тебе, Шарапов! Боевой офицер - это я.
Просыпался Шарапов всегда в поту, обжигая пальцы тлеющим "Севером".
В последнюю неделю работы было много: в районе объявилась банда матёрых нелюдей, которые грабя продмаги, сберкасы и не гнушаясь пунктами стеклотары, цинично оставляли широкие засохшие разводы говна на стенах, изображая кошку. Банду так и окрестили: "Коричневая Кошка".
Попойки на хате у Жеглова приобретали всё более брутальный характер. С Шараповым после ранения иногда случались приступы помутнения сознания, которые усугублялись спиртным и пару раз придя в себя в вонючей подворотне среди лижущих его блевоту собак, он завязал.
По-трезвяку с неотёсанным мужланом Жегловым говорить было неочем, и друзья плотно чифирили молча до 2-3 ночи, после чего Жеглов ласково постелив Шарапову диван, удалялся в свою комнату.
Однажды Жеглову эти чаепития остописдели и он стал бухать один, запершись в своей каморке. Воняло оттуда прилично.
Друзья отдалились.
Зато Шарапов сблизился с Синичкиной. По чётным дням они занимались сексом на съёмной квартире Жеглова, в его отсутствие, а по нечётным Шарапов лизал Вареньке пизду прямо в будке регулировщика. Науку кунилингуса Шарапов постиг из трофейной потрёпанной книжечки, изъятой по случаю у букиниста.
- Заебало всё это, Варенька, блатные жируют, а у народа хлеба нет, сердце кровью обливается, к стенке бы всю эту мразь! - наслаждаясь редкими встречами с любимой, изливал душу Шарапов.
- Давай уедем, Володенька! К моим, на Рязанщину, коровку заведём, поросят...
Но ненавистный криминал не давал влюблённым насытиться счастьем.
Серия мокрух, с расчленёнкой и частичным поеданием всё ещё была нераскрыта. Начальство грозило нагрянуть с ревизией. Стояла задача к 7-му ноября поймать маньяка. Насмотревшись на трупы изуродованных баб, с отрезанными сиськами, вырезанными пиздами, Шарапов ожесточился. Он понимал, что преступление без мотива раскрыть нереально и становился всё мрачнее. Кошмары ему снились всё чаще.
Дома морально давил Жеглов.
Последней жертвой стала некая Груздева с многочисленными укушенно-рваными ранами. У следствия были десяток тел, почерк убийцы и подозреваемые: муж Груздевой, несколько рабочих с мясокомбината, а также некий Фокс, на которого донесла местная шлюшка Облигация.
Шарапов впрягся. Не спал, не ел и не мылся уже несколько недель.
Проведя следственный эксперимент на квартире убитой Груздевой, Шарапов понял, что задрот Груздев завалить свою благоверную не мог. Кишка тонка, тут сработал кто-то посерьёзнее, да и на окровавленной бутылке от вина отпечатки как минимум 6 разных человек.
Тупо прослушав по радио матч Ротор-Коленвал на квартире интелигента Груздева, пока неопохмелившийся Жеглов срывал на том злобу, с пеной у рта суля посадку в самые злачные места и стращая лесоповалом, беломорканалом и рваным аналом, Шарапов отправился к Маньке Облигации.
Та жила в ебенях и пока Шарапов добрался, запах "шипра" сменил аромат косматых командирских подмышек и верных армейских портянок. Опер был не в настроении, хотелось жрать.
Манька накрыла стол: самогон, солёные огурцы, помидоры, шпик. Отставив истекающий зад, она облокотилась на стол и вывалила сочные груди:
- Чем богаты...
Глядя в её голубые овечьи глаза, Шарапов понял: она нихуя не знает. Кулаки сжались. Злобу нужно было гасить, чему и поспособствовал самогон. Опустошив поллитру и сожрав закусь, Шарапов разомлел и задремал на стульчике...
Ему снился его обычный сон. Слюна тонкой струйкой стекала на пропотевший китель... Манька Облигация протянула руку с кружевным платочком, соорудив на блядском лице некое подобие заботы...
- Где Фокс? Чьи отпечатки на бутылке? Отвечай, сука! - брызгая пьяной слюной, ошарашил хозяйку мощным апперкотом в челюсть мгновенно проснувшийся опер.
Не ожидая такого сюжетного поворота, Облигация с размаху опрокинулась блондинистым затылком об угол комода, смачно выплеснув разжиженные спермой мозги на коврик с косолапыми мишками.
- Кто убил Груздеву? Говори, мразь! - ломал табуретку о податливое тело Шарапов, брызгая на обои кусками Маньки.
Очнувшись через полчаса голышом на мягком трупе и осмотрев его, опер понял, что к убийству Груздевой появилась ещё одна зацепка.
- Блядская работа. Ёбаные трупы! Ссука. Что же делать? Бежать, замести следы или застрелиться нахуй. Я же боевой офицер! - мозг лихорадочно варил, - Тварь я дрожащая или право имею? - всплыли давно прочитанные строки...
Почесав репу, Шарапов решил всё же не писать явку с повинной... Потея и матерясь, он отпилил Маньке обе сиськи, затем с омерзением вырезал её потрёпанную пизду:
- Спишем на Фокса.
Ныкаясь тёмными подворотнями от патрулей, к ночи Шарапов добрался до Жегловской квартиры. Наспех собирая свои скромные пожитки, Шарапов ожесточённо бормотал:
- Да ну нахуй! В пизду такую работу! Завтра же увольняюсь! Срал я на ваш МУР! Заберу Вареньку и уедем... К моим, на Брянщину. Ебитесь тут сами, как хотите!
Сердце бешенно колотилось, в висках жгло, пересохший язык мусолил прокисшую кровь.
- Водки бы сейчас... - загнанный мозг Шарапова требовал допинга. Взгляд невольно упал на дверь каморки Жеглова...
- Блядь, ну хоть заначка то у этого мудака есть?
Сноровисто вскрыв замок при помощи стальной трофейной булавки, Шарапов приоткрыл дверь в комнату Жеглова: пахнуло тошнотворной вонью.
- Пиздец, блядь, да что тут такое? - Шарапов посветил зажигалкой.
Вокруг, сколько хватало места, на протянутых шнурах висели десятки бабских мохнаток и усохших грудей. Среди всей коллекции белели две свежие сиськи, в которых зашевелились проснувшиеся опарыши.
- Ёптваюмать! - закашлялся рвотой Шарапов, разбудив пару сотен жирных мух.
Среди скукожившихся шкурок, ярким рыжим солнышком болталась окровавленная пизда Вари Синичкиной...
