Между жизнью и смертью (19 фото)
Наверное, этот пост – не лучшее начало дня. Наверное, тем, кто хочет сегодня идти по улице с улыбкой и улыбаться прохожим, этот пост читать не стоит. Наверное, многим не хочется знать эту нашу сторону жизни. 
И в этом случае я не советую читать всего того, что написано ниже. Но в таком случае еще, наверное, стоит надеятся, что все описанное ниже никого из нас не коснется. Правда, надежда, как известно, умирает последней. А этот пост в том числе и о смерти. Точнее о том, что, возможно, иногда эта самая смерть выглядит лучше жизни. По крайней мере она уж точно не смотрится так убого. Как в обычном провинциальном российском хосписе.
Этот маленький одноэтажный серый домик не так просто найти. Он находится на самой отдаленной окраине Новокузнецка. Язык не поворачивается назвать стены белыми, хотя, возможно, когда-то они и были таковыми. Здание построили в сороковом году прошлого века. Оно давно признано аварийным и, кажется, доживает свои последние дни. Но его не сносят. Это снаружи – потрескавшаяся штукатурка. А внутри - поломанные человеческие судьбы. Которые, как и это здание, считают свои последние дни. Под ветхой крышей располагается новокузнецкий хоспис.
О том, что в Новокузнецке есть место, где помогают больным раком в последней, четвертой стадии не знают, мне кажется, и сами его жители. По крайней мере, никто из моих друзей и знакомых никогда об этом не слышал. Хотя хоспис существует одиннадцать лет. Журналисты сюда приезжают раз в год, в октябре – во всемирный день паллиативной медицины. Поэтому неудивительно, что заведующая Елена Витальевна меня встречает весьма настороженно, хотя я и позвонил заранее. Пытаюсь ее успокоить и немного расположить к себе. Рассказываю, что бывал в этом хосписе неоднократно, еще когда работал в Новокузнецке. Последний раз, кажется, в 2005 году. Тогда у отделения был другой заведующий
С тех пор здесь, похоже, мало что изменилось. Разве что на стене коридора появились два диплома. В паре рамок оказались заключены все достижения за более чем десяток лет работы. Точнее, достижения, на которые хоть кто-то обратил внимание вне этих стен.
Пока мы беседуем с заведующей, ей приносят письмо. В нем - открытка и поздравление с Новым годом от городского департамента здравоохранения. «Администрация первый раз поздравляет нас с этим праздником!», - рассказывает мне Елена Витальевна и с нескрываемым удивлением рассматривает конверт со всех сторон. Через пару минут ее удивление проходит. Заведующая вспоминает, что недавно в этот департамент устроилась ее хорошая знакомая.
Свои небольшие финансовые крохи отделение получает от 11-ой городской больницы. Ей и принадлежит. Больница, в свою очередь, находится в ведении города. Из бюджета которого ей достается своя скромная доля. Я вспоминаю, что когда-то один бизнесмен покупал для всего хосписа хлеб. Об этом мне рассказывал прежний заведующий. «Сейчас такого нет», - Елена Витальевна грустно улыбается. А уже через некоторое время внимательно выслушивает посетителя – скромно одетую женщину. Слегка запинаясь, та объясняет, что у нее лежит без дела новая капельница, которая может кому-то пригодиться. Эту капельницу тут же протягивает. Все же есть люди, готовые хоть чем-то безвозмездно помочь, отмечаю я про себя. Через две минуты женщина уже рассказывает про своего родственника с психическими отклонениями и выясняет, есть ли возможность определить его в хоспис.
После этого мне вдвойне сложно объяснить, как я оказался здесь. Почему журналист, который сейчас работает в Москве, вдруг интересуется новокузнецким хосписом. И почему он это делает не ради публикации в СМИ. Я пытаюсь заверить, что ищу, как можно помочь. Но, похоже, и сам в свои слова мало верю. В конце концов, у меня нет собственного бизнеса, да и бизнесменов среди друзей не наблюдается. Люди все чаще думают о благотворительности, возможно кто-то захочет помочь и вам, - похоже, это мой последний аргумент. Надо отдать должное, Елена Витальевна сильно не допытывается, и идет показывать отделение.
Кроме дипломов на стене коридора появилась новенькая плитка. Никаким нормам противопожарной безопасности она не соответствует. Но денег хватило только на такую. Это – слабая попытка скрыть грибок, который неумолимо пожирает все здание изнутри. Уничтожать его бесполезно, пробовали неоднократно. Единственный выход - переехать из аварийного помещения. Новое помещение обещают хоспису несколько лет.
Я иду по коридору, и меня не покидает ощущение, что кабинеты - лишь немного подретушированные картинки из советской медицины 70-80-ых годов.
Это ванная комната...
А это душевая. Сразу за ней небольшой закуток, где курят пациенты. Елена Витальевна пыталась им запретить. Но спорить со смертельно больными людьми иногда сложно. Свою вредную привычку они отстояли. Другим приходится принимать душ, одновременно вдыхая табачные пары. Сейчас, впрочем, у заведующей есть заботы и поважнее: надзорные инстанции запретили пользоваться водонагревателями-спиралями. Этот привет из прошлого спасал, когда отключали горячую воду. Теперь нужно думать о покупке бойлера. Точнее думать, на что его купить.
Мы идем дальше, в палаты. Большинство обитателей хосписа на новогодние праздники уехали домой. Но несколько человек здесь по-прежнему находятся. Это те, кто не может обойтись без квалифицированного ухода. И те, кто остался один. Те, о ком родственники, узнав о страшном диагнозе, предпочли забыть.
Баба Катя – одна из таких пациентов. Иногда она рассказывает медсестрам о голове своего сына, которая якобы лежит рядом. На мое присутствие она почти не обращает внимания. Также, как и на мое приветствие и просьбу поснимать в палате. Глаза ее рассеянно блуждают. Взгляд становится осмысленным, лишь когда врач спрашивает, сможет ли баба Катя сегодня обойтись без обезболивающего. Язык боли – единственный язык, который она сейчас понимает.
Дверь, за которой для многих приходит хоть какое-то облегчение. Если, конечно, еще есть силы дойти до этой двери. И есть силы сфокусировать свое зрение на образах. Кто действительно периодически навещает пациентов, так это местный священник и семинаристы.
В одной палате, как правило, стоят четыре кровати. Сравнительно новые. Много лет назад мы приехали сюда, сняли репортаж и показали в эфире, в каких условиях доживают свои последние дни безнадежно больные люди. Тогдашнего заведующего чиновники пожурили. Но все же выделили деньги на новую мебель.
Кровати оказались абсолютно не приспособленными для нужд отделения. С врачами, судя по всему, никто не консультировался. Для больных нужна ровная поверхность. Поэтому теперь сверху на сетку кладут доски.
Заведующая рассказывает мне, что конечно же есть специальные кровати для больных раком. Но одна такая кровать стоит около десяти тысяч рублей. О подобном здесь и не мечтают. А еще в хосписе находится женщина весом свыше ста килограммов. Оказывается, для таких пациентов давно уже изобрели специальные краны. В новокузнецком хосписе, конечно, таких кранов нет. Хрупкие медсестры, чтобы помыть свою подопечную, поднимают ее на своих же хрупких плечах.
Обо всем об этом в новокузнецком хосписе рассказывают крайне неохотно. Здесь не любят жаловаться. И это у персонала почти получается. Вот только нет-нет да и проскальзывает, что нужных обезболивающих хватает не всегда. Или что ремонт делали своими силами. Я не совсем понимаю, почему сотрудники хосписа должны сами делать ремонт. Когда забота о таких пациентах отнимает все силы. Но молчу. И молча разглядываю модернизацию кроватей, купленных администрацией. Это чтобы пациенты не падали с них во сне или в приступах боли.
Один из немногих обитателей отделения, кто с улыбкой смотрит на меня. Да и вообще в силах отвечать на мои вопросы. Немолодого худощавого мужчину зовут Геннадий Сергеевич. Он бывший шахтер. С опаской посматривает на мою фотокамеру. Геннадий Сергеевич боится фотографироваться, опасается что его товарищи по работе узнают о болезни и начнут сочувствовать. Я успокаиваю, обещаю не снимать. Ему, если можно так выразиться, повезло, есть любящий сын, который должен за ним заехать через пару дней и отвезти домой. На новогодние праздники. В каждом третьем предложении Геннадий Сергеевич хвалит врачей за их заботу. «Если кто-то нафунякает, они терпеливо убирают», - с благодарностью восклицает он. Я здесь не первый раз, и знаю, что объяснять значение термина «нафунякают» в статье вряд ли буду. Врачи еще называют это «аварией». И здесь это привычное явление.
Геннадий Сергеевич продолжает хвалить медсестер. Я догадываюсь, почему. По правилам в хоспис должны принимать лишь пациентов с местной пропиской. Он же – из соседнего города Осинники. Для него сделали исключение, и теперь он боится, что администрация хосписа может внезапно передумать.
Заведующая провожает меня к выходу. Она ничего не просит. И ничего не скрывает. Мы оба знаем про некрасивую историю трехлетней давности. Тогда выяснилось, что старшая медсестра крала на работе наркотические средства, а затем их перепродавала. Теперь она отбывает наказание. Елена Витальевна в тот момент здесь еще не работала. Но ей все равно стыдно – пострадала репутация заведения, которым она теперь руководит. Я смотрю на нее и понимаю, что здесь не привыкли просить. Здесь привыкли просто справляться с проблемами. Которые возникают ежедневно. И уж точно перестали надеяться на помощь со стороны. Поэтому я сам задаю вопрос: «Что вам нужно в первую очередь?» Заведующая смущена. Сейчас отчетливо заметно, что она не умеет просить. Но здесь вроде как вслух нужно произнести не просьбу, а всего лишь ответить на вопрос. «Бойлер, он нужен в первую очередь». Больше она ничего не произносит и просто осторожно улыбается, стоя на обшарпанном пороге здания. Здания, стены которого, возможно, когда-то были белыми. Но теперь этот белый цвет не разглядеть.
