Свои первые большие деньги я заработал в шесть лет.
В начале 90-х с работой было совсем плохо. Папа работал на лесопилке водителем, а мама мыла полы в пожарной части. Денег было мало, но я в тонкостях разрушенной экономики мало разбирался и постоянно просил сникерсы, игрушечных трансформеров или вагенвиллсы.
– Заработай и купи, – говорили мне. – Думаешь, это легко – ходить на работу и деньги зарабатывать?
– Откудова мне знать, я на работу ни разу не ходил... – обиженно бубнил я.
– Хм. Ладно.
Меня немедленно решили научить уму-разуму.
Лесопилку я бы сразу нахер спалил, а вот проделать такое с пожарной частью мне вряд ли бы удалось, поэтому я стал проводил время с мамой на её работе. "Штоб знал – каково это".
– Это безопасное место! – между прочим утверждала бабушка. – Уж лучше там, чем во дворе, где одни наркоманы клей нюхают... Ну что может произойти с маленьким юношей в пожарной части?
Хе-хе-хе...
Во внутреннем дворе пожарной части стояла старая деревянная наблюдательная башня. За ненадобностью башню основательно давно заколотили, потому что гнилая и скрипит под ветром. Она стояла неприступной десятилетиями.
Её я излазил вдоль и поперёк в первую очередь, разглядывая всякое сверху. Ведь, если бошка пролезла, то маленький чекист с бластером пролезет полностью.
Ещё во дворе стоял старый разобранный самолёт. Ребятишки во дворе могли рассчитывать лишь на ржавую ракету из листов железа перед домом, а у меня одного был НАСТОЯЩИЙ самолёт. Другим же карапузам везло меньше, они вообще ходили в детский сад со строгим режимом: играй, ешь, спи…
А я на работу ходил. Правда, не работал. Болтался из угла в угол. Словом, был бесполезен, как садовый шланг в середине января.
Взрослые думали, что я сильно устаю вставать по утрам и проводить целый день в непонятном месте. Ехидно спрашивали:
– Понял, что такое зарабатывать деньги? Как это нелегко – ходить на работу?
– Не особо. Ещё неделю поработаю.
– Да задумал он что-то, – листая газету, говорил папа. – А вы ему верите.
– Нет, он умница, целую неделю рано вставал и не просился домой, – сказала мама. – Заработал себе на новый пуховик.
На следующей рабочей неделе ловко лазая по огромному сугробу за пожарной частью, я нечаянно сорвался вниз и упал на бетонные блоки прямиком своей пухлой мордашкой. И даже бровью не повёл. Особенно правой, которую основательно расхуячил.
Как бы то ни было, но ныть по такому случаю я не стал, потому что бровь всё равно зашьют. Подумаешь. Волновало другое: я в этот день надел новый пуховик. Отмыть его было нельзя. Я отправился сдаваться.
–Сына, – смывая с моей рожи кровь, говорила расстроенная мама. – Ну как так?.. То ты себе об бордюр ЛЕВУЮ бровь разобьёшь, пока батька машину моет; то по колено погрязнешь в какой-то трясине посреди двора, тестируя новые резиновые сапоги; то выпьешь стакан растительного масла, думая, что это квас… С тобой одни расходы и неприятности. Ну будь, пожалуйста, повнимательнее...
– Хорошо, мам.
Мы вернулись домой.
– Я же говорил, – сказал папа, листая газету. – Хитрожопый он. Не берите его больше в пожарную часть, пока он её нахер не спалил.
– А я его на концерт самодеятельности детей работников пожарной части записала... – вздохнула мама. – Вот как теперь? Надо стих выбрать, поделку сделать...
– С разбитой рожей пусть Есенина читает, – сказал папа. – Он же у нас к тому же лепила? Вот пусть из пластилина что-нибудь и слепит. Бездельник. И в кого он такой?
Прошла неделя.
Меня нарядили в красивую рубашку с широким воротником, брючки и большой галстук. На правую бровь налепили аккуратную полоску лейкопластыря. Я вышел на сцену актового зала пожарной части и оглянулся. Мама, одетая в красивое платье, стояла за занавесом на краю сцены и взволнованно сжимала в руках платок. Но я всё выучил и помнил. Кивнул ей и начал, детским, звонким голосом громко рассказывать на весь зал:
Белая берёза
Под моим окном.
Принакрылась снегом,
Точно серебром.
На пушистых ветках
Снежною каймой
Распустились кисти
Белой бахромой…
И так далее.
Закончив, отвесил поклон. Мне зааплодировали. Я снова посмотрел на маму. Она была рада.
И тут настал гвоздь номера: я махнул рукой и на сцену приволокли стол, на котором я из пластилина бережно слепил пожарную часть. Все поднялись с мест, чтобы разглядеть поближе. Затем стол опустили вниз к первым рядам. Все восхищённо загудели:
– Надо же!
– Да вы поглядите!
– Как аккуратно!
– А сколько тут всего!
Народ был в восторге. Я гордился собой, мною гордилась мама и вообще все. Это был триумф.
Не зря я ходил две недели "на работу". Вроде бездельник, и рожа разбита... А тут такое.
За яркое выступление и пластилиновую пожарную часть маме немедленно выдали премию – половину зарплаты.
Пол зарплаты один махом. Совсем неплохо для шестилетнего славного малого.
Мною дома все немедленно загордились.
– Молодец какой! Весь в меня! Завтра на лесопилку поедем! – потирая руки, сказал папа.
Отрывок из книги "Иль Канесс. Придумал тоже".
© Иль Канесс
